Шлялись. В густой апрельской ночи мы
чувствовали себя хозяевами дворов и переулков, распугивая
припозднившихся прохожих и бездомных котов. И пили. Под конец все
накеросинились, как свиньи. Китыч то и дело хватал всех за грудки и
орал громче всех:
— Я — берсерк! Меня хранит сам
Один!
Его успокаивали, но он вырывался:
— Я — воин, свиньи вы поганые!
Вскоре и я обалдел совершенно. Образ
Милы, померкнувший было в пучине подсознания, явился вновь, когда
частица «под» стала уже не нужной. Мила стояла рядом, среди
горланящей, пьяной братии, и я вопил, что она, «сука» этакая,
испортила всю мою жизнь, что она меня подставила перед хорошими
людьми, что я таких, как она, имел и так и разэтак.
— Ты понял? — орал я Титке. — Ты
понял меня?! Я их всех... Всех, всех! Ты понял меня?
Титка, разумеется, понимал. Он
расстегнул ширинку, но забыл зачем и тупо смотрел на свой конец,
покачиваясь с носков на пятки. Казалось, он ждет, когда процесс
начнется сам собой, без его участия, а краник не работал, а мы
стояли, на минуточку, посреди тротуара, а по тротуару ходили
прохожие, в том числе и женщины. Я тоже стоял как завороженный и
ждал, когда появится струя, потом подошел Китыч и тоже стал
смотреть, открыв рот. Так мы стояли минуту, а потом Китыч толкнул
Титку.
— Ну долго ты еще будешь му-му
трахать?
Титка упал, но как-то вяло, так же
вяло он отполз в сторону и сел на поребрик. Ширинку он так и не
застегнул.
Облигация визгливо смеялась, глядя,
как Пашка заламывал руки у ее подруги. Я подошел к ней сзади и
навалился на могучую спину.
— Артур, обалдел?!
Облигация осторожно вывернулась,
поддерживая меня в равновесии:
— Хорош!
— Пошли, — пробормотал я.
— Куда пошли?
— Будь спок. Все о’кей. Пошли.
— Иди ты... у тебя состояние
нестояния.
Я попытался ее поцеловать, Ирка
отвернула голову, и я в пьяном исступлении стал целовать ее
затылок, волосы, кожаный воротник, пытаясь повалить на землю. Ирка
хохотала и упиралась.
— Уронишь, идиот! Здесь же грязно!
Ой, мамочки!
Потом кто-то крикнул: шухер! И я
увидел выползающие из тьмы ослепляющие фары. Ирка вырвалась и
побежала вместе со всеми. Я тоже побежал, но запутался в кустах и
упал. Какой-то усатый дядька помог мне подняться и осветил лицо
фонариком:
— Ну что, отец, упился?
Подошел еще один милиционер — высокий
и молодой, кажется, офицер: