— Ничего я не говорил.
— Говоришь! Мила, Анна — вспомни
лучше мясокомбинат.
Андре прав, как всегда, прав, но от
этой правды у меня тошнота подкатывала к горлу. Что же это такое?
Почему? Зачем? По грязной сырой улице шли и шли люди... Шли, хотя
впору было прыгать, кричать петухами и вообще... Люди — быдло. Они
шли с авоськами и с портфелями, в куртках и плащах, шли как ни в
чем не бывало, не замечая и не думая о том, что их дороги рано или
поздно пересекутся в одной точке: на финише! И они спешат, словно
от этого зависит время; они даже смеются!
— Слушай, Андре, — сказал я, наблюдая
за сгорбленной старушкой, которая уже из последних сил, опираясь на
старомодную палку, с упорством улитки добиралась до финиша. — Но
что же все-таки делать?
— Ты когда-нибудь верил в Бога? —
спросил Андре после недолгого молчания.
— Верил. В детстве. Молился по ночам,
чтобы бабушка не умерла. Мне сказали, что старенькие умирают во
сне, а мы с ней спали в одной постели, и я боялся каждый вечер: не
помрет ли она ночью? Страшно было. А ты верил?
— Нет, конечно... А жаль.
— А ведь есть люди, которые верят.
Поп говорил, что верит.
— Не знаю. По-моему, нет таких, чтоб
верили. Люди вообще ни во что не верят. Даже в смерть. Даже вон та
старуха, — он кивнул на мою бабулю, — тоже не верит, а ведь ей-то
осталось, как говорится, два шага.
— А почему ты думаешь, что не
верит?
— Ну ты сам подумай. Если ты веришь,
то ведь это... Ну вот ты веришь, что тебя дома ждут отец и
мать?
— Верю, конечно.
— И что бы с тобой ни случилось
сегодня, ты знаешь — дома отец и мать. Они накормят и напоят. Дома
теплая постель, телевизор, книги. Тебе не надо доказывать, что они
есть. Они есть, и все тут. И ты спокоен. А теперь представь, что ты
так же твердо знаешь, что на небесах есть дедушка, который ждет
тебя не дождется с полной миской нектара.
— Ну?
— Вот видишь? Тебе даже не
представить. А если бы ты представил себе хоть на секунду, на
мгновение, то...
— Ну?
— Ну что, ну! Ты сам представь. Ты в
это не просто веришь, ты знаешь — Бог есть. И все такое. Стал бы ты
со мной вообще разговаривать?
— А что я стал бы делать?
— Онанизмом заниматься! — разозлился
Андре. — Заладил... Свой котелок не варит? Ты бы тогда по струнке
ходил. Бухал бы ты вчера с Китычем, если тебя за это раскаленной
кочергой?.. Или ругаться матом. Или врать. Молился бы с утра до
вечера как миленький.