— Нет! — вскрикнула я.
Вот вроде бы только утром он помогал мне влезть в окно, не разбирая, за какие места подталкивает, — и тогда это казалось нормальным; а сейчас стоило лишь представить, что он наклоняется ко мне, почти обнимая, и поправляет полосу бинта на груди, как начинала гореть, кажется, даже спина до того самого места, под которое недавно подпихивал Дитрих.
От смущения я едва не выронила скатку в третий раз. Все же кое-как мне удалось справиться, вот только дышать получалось едва-едва.
— Другое дело, — одобрил Дитрих, когда я снова надела камзол. — Только не заматывай так туго. Еще свалишься в обморок.
— Постараюсь, — буркнула я, распуская это издевательство.
Ничего. Благородные дамы носят корсеты, носила бы и я, если бы не приняла посвящение. Вряд ли эта обмотка сильно хуже корсета.
— Давай ложиться, — сказал Дитрих. — Сегодня был тяжелый день, и не уверен, что завтра будет легче. Раздевайся и ныряй под покрывало, я отвернусь.
Я замерла, сжав ворот рубахи у горла, словно с меня уже ее стаскивают. Только сейчас до меня дошло, что в этой комнате одна постель. Такая узкая, что вдвоем можно поместиться, лишь прижимаясь друг к другу.
Но Дитрих сказал, что я могу не беспокоиться…
— Кто ж тебя так обидел? — спросил он вроде бы задумчиво, но что-то в его голосе заставило меня поверить — укажи я на Михаэля, и тому конец. Пусть не в тот же миг, но довольно скоро.
— Не обидели. — Я заставила себя разжать пальцы. — Напугали. Прости, ты этого ничем не заслужил.
— Ничего. Устраивайся. — Он отвернулся к окну.
— А… ты? — неуверенно спросила я.
Каменный пол холодил ноги даже через подошвы башмаков.
— На сундуке.
Сундук, который Дитрих держал под кроватью, был внушительным, но все же недостаточно большим для того, чтобы рослый мужчина вытянулся на нем.
— Давай лучше я на сундуке. Я меньше.
— Ты — моя гостья.
— Ты же не планировал меня спасать, — слабо улыбнулась я.
— Перестань… — Он начал было поворачиваться ко мне, остановился на середине движения. — Можно?
— Да, я одета.
Он шагнул ко мне, взял за руки, заглядывая в глаза.
— Эви, не дури, — мягко сказал Дитрих. — После того, как сбежал из дома, я первые месяцы провел на улице. И сундук — далеко не худшая постель из всех, что у меня были в этой жизни. Раздевайся и устраивайся. У тебя даже глаза провалились от усталости.