— И он не стал бы наблюдать за вами дальше? — уточнил
древесник.
Флавий еще раз осмыслил вчерашнюю сцену. Селим не должен был
понять, что на его глазах свершилось открытие для императора —
значит, не было оснований думать, что бывший пленник тотчас кинется
к семье. Да и к чему она теперь Селиму? Удар Тассира уже нанесен. О
дочери тоже не было речи: ни тогда в кабинете, ни в газетной
статье.
— Ему теперь не хватит ушей в Итирсисе для наблюдения за всеми.
Вероятно, что вашу невесту он знает дворянкой неясного рода, но со
мной ее еще не связывал. Едва ли вчера днем ему была нужда за мной
присматривать.
Царевич ткнул письмо носком домашней туфли, затем проскользил по
нему и потоком досмотровых чар.
— Почти уверен, что чернила нанесены несколько ранее прошлого
утра, — добавил он. — Письмо составили до моего рассказа о семье,
не ведая последней.
— Итак, господину послу нужен я? — вывел Себастьян. — Притом он
знает о моей помолвке?
Флавий вздохнул.
— Боюсь, о вас он знает больше родной матушки. Особенно о том,
что может послужить к давлению.
Интерес чужеземного принца был одновременно лестным и угрожающим
до ледяного кома в сердце. Себастьян желал бы ошибиться, но
продолжил с понятливой неприязнью:
— Им нужен древесник на место Хавьера.
— Желательно — подконтрольный, — дополнил Флавий, не смягчая
бедствия.
Себастьян свел брови еще ближе. Истинный Карнелис, он оказался
вполне доволен своим бытованием среди магических книг и весьма
ограниченного общества. Помощь Земскому приказу с деревом несколько
расшатала эту замкнутость, позволила мечтать, что его родовое имя
станет пользоваться уважением чуть большим. Однако юноша никак не
ждал, что скромное упорство занесет его на политическую карту.
— Стоит ли мне идти?
Царевич помолчал, осознавая: от его слова немало зависит судьба
Себастьяна и собственной дочери.
— Если Селим желает говорить — изыщет способ, — ответил он
раздумчиво, но твердо. — Официальный прием — это добрый сигнал.
Принц ничего не нашел и будет соблазнять перебраться в Тассир
открыто.
Себастьян без вящей радости обдумывал совет. Билась еще слабая
надежда отказаться и прослыть всего лишь неучтивым, но, видно, даже
с эдаким клеймом ему не избежать опасных рандеву. Как бы отказ не
запустил приумножение беды — не взялся бы посол воздействовать
через ретивую Виолу.