— Где ты присмотрел себе место? — снова спросил Диего неприятным
отчетливым голосом.
Прополощенный после отравления Хавьер пытался сесть прямее, но
ему не удавалось. Он стер со лба болезненную испарину, оцарапался
браслетом, еще больше сморщился и пробормотал названия нескольких
тюремных крепостей на дальних рубежах империи.
Надежные казематы — но Диего, разумеется, выбрал одну из тех,
что предложены не были. Он вернулся за свой стол и принялся молча
писать приказ о переводе арестанта. Слушая скрип черного пера и
шелест минутной стрелки, Хавьер то и дело вздергивал с трудом
удержимую голову.
Диего поставил оттиск своего перстня, вернулся и поднес бумагу к
слезящимся глазам Хавьера, позволяя тому проморгаться и прочесть
название старого замка на северном острове. Даже для тюремщиков
условия там были не медовые. Узник скривился, но кивнул покорно.
Магистр неторопливо сложил письмо и убрал в глубокий ящик,
запираемый личными чарами.
— Полежит у меня: достанем твои доказательства и после еще
посмотрим, — сказал он. — Переночуешь в другой камере, я установлю
защиту сам. Говори теперь.
Хавьер со свистом втянул воздух. Он держался даже упорнее, чем
при первом допросе — пожалуй, по-настоящему страшился добавки от
фигуры, которую сумел тогда укрыть.
— У меня дома, на втором этаже, в спальне, — наконец, добрался
он до сути. — Разбейте фарфоровую кошку — внутри хранится камень со
слепком разговора. Голоса вы без труда различите магически.
"Даже Хавьер украшает спальню кошками!" — саркастично умилился
внутренний Диего.
Внешний, однако, этим обещанием сокровищ не удовлетворился.
— Имя? — бросил таким тоном, что Хавьеру стало ясно — добром
вопрошает в последний раз, увиливать уже не выйдет.
Снова сглотнув, он зыркнул в окно на общий внутренний двор трех
Приказов, прилаженных друг ко другу подобием квадрата. Крыльцо
Оружейного было видно отсюда яснее всего, и на нем по обычаю
топтались праздные служаки.
— Ваш оружничий, — едва слышно сказал Хавьер. — Флавий Терини,
младший сын императора.
В Итирсисе: 3 августа, четверг
Письмо Алессану подали во время класса математики. Надежда
увильнуть от вычислений возросла, когда сложенный лист оказался
чистым. Воспарив, юноша прижал собственный перстень к печати отца,
и бумага вернула утаенный текст:
"Нужны твои глаза и уши. Отходят в полдень."