В рациональном обществе считается,
что люди могут приобретать проклятие в течении жизни, переживая
трагедии, или, если их воля была сильна с самого рождения, а в роду
уже были проклятые, приобретать их в результате утробных мутаций.
Но в поместной аристократической среде, далёкой от рационализма,
мнение на счёт появления таких изменений было совсем иным.
Здесь считали, что все те мутации,
что не были похожи на божественные благословения, были происками
демонов и дарами самого дьявола. Под благословениями
подразумевалось всё то, что умел когда-то Иисус. К моему сожалению,
из всей той массы чудес, что творил он своими руками, расчёта
траекторий не было. А потому мой дар был отнесён к проискам дьявола
и должен был быть выжжен. Причём не сразу.
Ходило бредовое поверье, что от
проклятия можно было вылечиться, если долго и искренне каяться за
свои грехи. Чисто физически, учитывая биологию проклятия, как
мутации ген и базовых особенностей тела, это было невозможно. Но
многие аристократы, в чьих семьях рождались такие дети, считали,
что ещё могут их исправить, если воспитают сугубо по религиозным
канонам. Разумеется, это едва ли у кого-то выходило и ровно в
пятнадцать, детей приводили в храм для очищения.
Меня тоже это ждало. Даже в том
случае, если бы вся эта история с покаянием за грехи работала.
Просто потому, что я не знал, в чём виноват. Я не чувствовал вины
за своё рождение и не мог понять, почему мой дар так уж плох. Не
мог я этого понять и в тот момент, когда меня привели в лодзинский
собор, вместе с другими несчастными подростками. При всех, одного
из нас взяли под руки двое крепких мужиков.
Его вывели на солею и
продемонстрировали всем чёрную опухоль на его животе. Затем на эту
опухоль стали лить спирт. Тот, едва касаясь искажённой плоти,
зашипел, вспенился и задымился. Парень заорал так, как никто ещё на
моей памяти не орал. Это был практически потусторонний крик, ибо
по-моему представлению, в момент подобной боли, сознание
несчастного было где-то между нашим миром и загробным.
Инквизитор, производивший экзекуцию,
прекрасно знал, что бедняга может умереть от такой боли. Знал он и
то, что если парень и выживет, то навсегда останется инвалидом. Но,
несмотря на это и заполнявшие своды истошные вопли, очиститель
продолжал абсолютно буднично лить растворяющую жидкость на едва
живое тело. В его взгляде не было никакой жалости, ибо в его
глазах, перед ним был не человек и даже не дикий зверь, а нечто
мерзкое, что нужно срочно уничтожить.