Радиация. Или что-то очень на нее похожее. То ли природного
происхождение, то ли искусственного. А может, вообще магического –
различить конкретный вид излучения моих способностей, конечно же,
не хватало. Но эффект я не только чувствовал кожей, но, кажется,
даже видел глазами.
Миру вокруг явно не хватало красок. И если остовам домов
полагалось быть черными, а асфальту с туманом вокруг – серыми, то
цвет покрывавших мертвые камни зарослей казался… странным.
– Почему… почему здесь все так? – пробормотал цесаревич. – Как
на фотокарточке.
Я не сразу сообразил, что он имеет в виду черно-белый снимок – в
нашем… то есть, в том-нашем мире до появления первых цветных
снимков оставалось еще несколько десятилетий. Но сравнение и правда
получилось точнее некуда: все вокруг и правда выглядело так, будто
неведомое излучение выжгло густую и насыщенную зелень чуть ли не до
сепии.
– Радиоактивность. – Я на мгновение задумался, но так и не смог
вспомнить хоть что-то похожее на определение. – Скажем так, некий
вид энерги…
– Кажется, понимаю, – отозвался цесаревич. – Я знаком с работами
мадам Кюри и ее супруга.
– В таком случае, вы наверняка знаете, что эти лучи небезопасны,
хоть и не видны глазу.
– Приходилось слышать. – Его высочество явно не пришел в восторг
от моих слов, но дергаться все-таки не стал. – Сколько времени мы
можем здесь находиться?
– Без вреда для организма – несколько часов, – вздохнул я. –
Может быть, сутки или чуть больше. Так или иначе, не вижу никаких
здесь задерживаться или…
Договорить я не успел. Камень под ногами затрясся, а уши вдруг
заложило, будто давление воздуха вдруг резко изменилось вдвое.
Цесаревич дернулся, и на мгновение мне даже показалось, что здание
сейчас рухнет от подземных толчков, но на самом деле оно все так же
стояло на месте. А странная вибрация оказалась всего лишь звуком.
Долетевшим сюда с огромного расстояние, громким и настолько
глубоким, что мы скорее ощущали его телом, чем различали в звуковом
диапазоне. Словно где-то там, в нескольких километрах за пеленой
тумана невидимый великан взял огромную трубу и затянул сверхнизкую
ноту на самом пределе возможностей человеческого слуха. Гул
продолжался где-то секунд десять-двенадцать и стих так же внезапно,
как появился – прежде, чем я успел хотя бы предположить, откуда он
взялся.