«Непорядок, — подумал я. — Если каким-то чудом, смогу
вырваться из застенка и сделать карьеру в армии, вот, с чего
стоит начать преобразования. Не должны люди томиться в
неведении. Внимание к ним — основа любого успеха».
Прошло уже больше месяца с нашего ареста. Наступила осень.
Зажелтели листья, пошли непрекращающиеся дожди. Влаги и
сырости стало еще больше. О переменах в природе мы узнавали
из редких прогулок по территории крепости, в основном, когда
нас водили к отхожему месту. Другим развлечением было
посещение церкви, находившейся на территории Петропавловской
крепости. Хотя Карл и не являлся православным, ему очень
нравилось там бывать. Выходил он одухотворенным и очень
задумчивым.
По-прежнему мы просто сидели в камере, изнывали от скуки,
радуясь как празднику приходам Елены или Леночки, как любовно
стал называть ее Карл. Похоже, он действительно влюбился в
благодетельницу. Он стала его отдушиной среди мерзких дней и
ночей в опостылевшей хуже горькой редьки тюрьмы.
Допросов все еще не было. Я видел мельком Фалалеева, когда
Петров конвоировал нас с Карлом к храму. Чиновник уставился
на меня, сразу узнал, но почему-то припустил в другую
сторону, будто я прокаженный.
Жизнь имеет обыкновение меняться, причем непонятно к лучшему или
наоборот. Как-то раз меня все же вызвали из камеры. Сердце
сразу екнуло. Прошлый допрос не раз снился в кошмарах. Я
вскакивал в холодном поту, крестился и с трудом усыпал снова.
Повторные пытки могли оказаться мне не по силам.
Но солдаты не повели меня к застенкам. Мы прошли по длинному
коридорчику, вдоль которого находились восемь невзрачных
конторок. За каждым кипела работа, шли допросы, писались
бумаги. Как я узнал немногим спустя: в штате Тайной
канцелярии, вместе с московским отделением, состояло всего двадцать
с небольшим человек, включая писарей, протоколистов и катов.
Тем не менее, казалось, что щупальца этого спрута раскинулись
по всей России.
Меня ввели в просторный кабинет. За огромным письменным столом,
уставленным предметами непонятного предназначения, восседал
Ушаков. За спиной его горел камин, весело потрескивая
дровами.
Он отпустил солдат и, не страшась возможного нападения с моей
стороны, предложил присесть на лавку. Впрочем, Федор Иванович
действительно ничего не боялся, поскольку мог в одиночку
скрутить практически любого заключенного. За неимоверную
физическую силу его не раз называли Ильей Муромцем. Если бы
он захотел, то сломал мой хребет поперек колена.