И тогда понеслось. И мы, и кадеты были вооружены шпагами, но
пока не спешили пускать их в ход.
Раз! Мой кулак въехал в солнечное сплетение кадета, два — я
ногой отправил пацана в глубокий нокаут.
Бац! Кто-то зашел сбоку, да так «удачно», что едва не свернул
мне челюсть. Ответный удар не заставил себя долго ждать.
— И-и-и-и! — с противным визгом тощий парнишка
запрыгнул на спину Карла и принялся молотить его кулаками.
Кузен растерялся и не сразу сбросил досадливую ношу. Я помог
ему, опустив на голову визгуна табуретку. Бум. Глаза парня свелись
в одну точку, он разжал руки и брыкнулся на пол.
— Спасибо! — успел поблагодарить Карл, избавившись от
тощего кадета.
— Не за… — начал говорить я, но не успел произнести
фразу до конца.
Тяжелая оловянная кружка, брошенная с изрядной ловкостью,
угодила мне в висок.
Абзац!
Все вокруг закружилось-завертелось. Я увидел вбегающих
семеновцев, они стали растаскивать дерущихся, пуская в ход приклады
мушкетов. Из кучи небрежно сваленных в угле тел приподнялся Чижиков
с лицом, сияющим как медная пуговица. Он отряхнул запачканный
мундир и что-то произнес, но я уже не мог расслышать его слов. Мне
стало глубоко фиолетово на все и вся.
Очнулся я оттого, что две глотки надсадно горланили над
ухом:
— Ой, моро-о-оз, моро-о-оз! Не морозь меня!
Вряд ли эту песню успели сочинить в восемнадцатом веке, но
сейчас она не казалась анахронизмом. Я научил Карла петь ее после
походов в баню. Кажется, она прижилась.
Встревоженные вороны срывались с деревьев и, каркая, взлетали
вверх. Деревья качали нестриженными макушками.
Чижиков и кузен волокли меня по ночному Петербургу. И почему-то
было так хорошо, что я не выдержал и присоединился к нестройному
хору.
А утро встретило нас не только рассветом, страшной головной
болью и настоящим морозцем. Нет, все это имелось в полном составе,
но началось оно все же с новой ломки стереотипов.
Вот уж не ожидал, что старая армейская поговорка: «через день на
ремень» окажется столь актуальной. Стоило принять присягу и
понеслось. Обещанный капралом Ипатовым фунт лиха весил намного
больше. Мы практически не вылезали из караулов, дежурств и работ.
Какая там учеба! О ней пришлось забыть. Если стрелять нас немного
научили, благо нормативов на меткость не существовало — главное
выпалить в нужную сторону и побыстрее перезарядиться, то метать
тяжелые гранаты не умели ни я, ни Карл. А ведь предполагалось, что
мы, гренадеры, должны идти впереди строя и забрасывать противника
бомбами, а в случае осады кидать увесистые ядра за крепостные
стены. Ладно б гранаты хотя бы внешне походили на те, к которым я
привык — с длинными ручками, правильным балансом и прочими
научно-техническими штучками, предназначенными облегчить старания
солдата. Но нет, абсолютно неудобные снаряды, возни с которыми выше
крыши: по команде достаешь заразу из сумки, прокусываешь зубами
трубку, прикрываешь пальцем, изготавливаешь фитиль, отступаешь
правой ногой назад, поворачиваешься корпусом направо, поджигаешь
гранату и кидаешь от себя подальше. Если повезет — бомба попадает
во вражеские ряды и косит их как траву на лужайке, если не повезет
— труды пропадают втуне.