Я поняла правила игры и
придерживалась их, ради сохранности ребёнка и себя. Работала, не
покладая рук, по восемь часов за швейной машинкой. Мы шили форму
для военнослужащих, уголовников, ремонтников. За это получали
мизерную зарплату, что садилась на личный счёт каждой зечки. Со
счёта можно было заплатить за продукты в тюремном магазине, а ещё
приобрести одежду, косметику, лекарства, книги и сигареты.
Краситься и носить выходные наряды разрешалось в свободное личное
время или на свидания с посетителями. Гостей у меня не было, хотя я
очень ждала капитана, который уже с месяц назад должен был получить
письмо из тюрьмы и узнать о моей беременности. Адвокат тоже не
приходил, но заверял меня, что собирает данные для апелляции, и как
только всё будет готово, навестит меня для разговора.
Живот пока не рос, но частенько
малыш беспокоил меня утренней тошнотой и головными болями. К врачу
обращаться с такими «мелочами» было не положено, как и было негоже
пропускать часы работы, приходя в себя на койке. Однако в женской
колонии понимали, что значит беременность и были те, что жалели, и
те, кто завидовал. Сожаления обычно были связаны с тяжелыми
условиями жизни за решёткой, а зависть – с привилегиями, что тюрьма
разрешала женщинам в положении. Я могла посещать душевую
неограниченное количество раз, а ещё чуть дольше прибывать на
воздухе. Других поблажек у меня не было: питание, даже магазинное,
оставляло желать лучшего, объем сшитых изделий должен был
соответствовать дневной норме, сон – восемь часов, подъём в шесть,
отбой в десять вечера.
– Попривыкла к колонии? – спросила
меня сокамерница по прозвищу Считалка, исходящего из её прежней
должности бухгалтера в автомобильной компании.
Худая, невысокая, с короткой
стрижкой, в круглых очках, лет пятидесяти – она пользовалась
всеобщим уважением за крупную сумму, которую списала у
работодателя, да так чисто, что её долго не могли призвать к суду.
Любительница курить, она зачастую брала на себя чью–то рабочую
смену, взамен на три сигареты. Именно поэтому я и не встретила её в
день подселения в камеру, когда остальные заключенные были
свободны. В семью она не входила, и высокий статус позволял ей быть
самой по себе.
– Не уверена, что к этому можно
привыкнуть, – ответила я ей за ужином в столовой.