Успокоившись, я продолжила поиск.
Мой дневник оказался на нижней полке и, вытащив его из тумбы, я
случайно зацепила письмо, лежавшее под ним. Отложив конверт в
сторону, я пролистала дневник. На последней странице Считалка
оставила мне записку, в которой желала счастья и удачных родов, а
ещё описывала свой недуг, усугубившийся после нахождения в карцере.
«Я умираю и последнее, что желаю сделать – позвонить твоему
муженьку и пристыдить его за то, что бросил беременную женщину на
погибель. Надеюсь, что он опомнится и вытащит тебя из мрака к
свету. Шахматы возьми себе и продолжай играть. Мой эндшпиль
подошёл, а твоя партия только начинается». Сглотнув ком горечи, я
закрыла дневник. Мой взгляд упал на то письмо в конверте, что
прилипло к дневнику. Я аккуратно открыла его и прочла известие от
адвоката Считалки: «Наше ходатайство о досрочном освобождении
вследствие тяжелого заболевания, препятствующего отбыванию
наказания, удовлетворено судом. Поздравляю! Как только решение
вступит в силу, Вы будете освобождены и направлены в лечебницу». Я
смяла письмо у сердца и зарыдала ещё сильней, чем прежде.

– Если бы не я со своим рвением
стать старшей, Считалка бы успела выйти и, возможно, вылечить рак.
Понимаешь, лейтенант? – заплакала моя начальница, и капельки слёз
на её щеках показались единственным проявлением тепла в морозном
царствии природы, по которой мы гуляли.
– Вы защищали себя с ребёнком, а
Считалка благородно вызвалась помочь. В том, что она скончалась нет
Вашей вины, – утёр я её слезы и крепко–накрепко прижал к себе,
стараясь утешить и согреть.
– Отведи меня домой, мне стало
холодно! – просунула она замёрзшую руку мне под борт пальто.
– Пойдёмте! Согрею Вас горячим кофе!
– не распуская объятий, направил я шаг в сторону квартиры.
При женской колонии была
парикмахерская, куда я и направилась после всех потрясений. Малыш,
что приснился мне в начале беременности, был светлым, как солнышко,
как радость, как счастье материнства. Я потеряла его, своего
русоволосого сына, но хотела сохранить частичку света, что он
принёс, в себе. Я перекрасилась в блондинку. Кто–то решил, что этим
цветом волос я полностью растоптала обритую Старшую, показала
победу над ней, отныне драящую толчки в туалетах колонии и
работающую в две смены за тех, кому неохота строчить. Я не
опровергала слухов. Зачем? Но в глубине души я просто наслаждалась
цветом солнца на волосах, которое, пусть и ненадолго, мне подарил
мой сын.