Оборотни за столом разом перестали жевать и
разговаривать. У многих брови поднялись от удивления. Видя такой всеобщий
интерес и ни одной насмешки, Ксенит решил добавить в свой рассказ перца.
— Мне было так жаль крошку, так жаль… и я сказал
Церусу: отпусти пискуна! Пожалей. Дома её, наверняка, ждут мама… и папа. — Ксинит
покачал головой давая понять, что его попытки уладить все миром, остались
безрезультатными.
Вздохнув еще горестней Ксин поскреб подбородок. Думал,
что добавить. Кашлянул, напустил на себя суровый вид и грубым басом заорал:
— Моя!!! — Церус
получился довольно похоже.
Оборотни дружно охнули. В зале воцарилась гробовая
тишина. Только звонко тренькнула о каменный пол ложка, оброненная кем-то из
ошарашенных братьев.
— Малец, ты
уверен, что слово то самое? — Дюморт ни в коем случае не хотел обидеть парнишку
своим неверием, только нарисованная Ксинитом картинка была очень уж невероятной.
— Конечно
уверен, — живо закивал Ксин. — Он так
четко орал его мне в лицо! А ведь сам был в боевой стати. Я чуть не обделался,
когда глянул на его клыки. Думал всё… сдерет с меня шкуру, за свою пискуху.
Оборотни переглядывались. Молчали, почесывая в
задумчивости затылки.
— А ну, повтори, — прищурившись попросил Марион.
— Мо-я-я-я! — послушно рявкнул Ксин и от натуги сам чуть
поменялся. Выпустил когти и клыки.
За столом тихо забормотали. Братья смотрели друг на
дружку и мотали головами. Не верили?
— Не похоже на него, — покачал головой Герден.
— И я так думаю. Церус самый спокойный из нас, — разглядывая
свою кружку высказался Сфелер. — Не зря альфа на время своего отъезда оставил его
главным. Уж кто-кто, а он, ради бабьей юбки брату глотку рвать не станет.
— Ну да. Раз
умный как альфа, так прямо голову от желания не снесет, —ехидно усмехнулся
Улекс. — Помню, помню… Гелиодор чуть не
раскромсал меня на ленты за такую вот юбку. И было то… его Бёрк уронила пару
слезинок мне на рубаху. Жаль на шкуре шрамы от когтей не остаются, а то показал
бы вам парочку, оставленных альфой.
Оборотни дружно ухмыльнулись. Да. Встрял тогда этот
шалопай.
— А нечего было доводить орчанку до слез. Тоже
додумался сказать ей, что Гел кувыркается с веселыми девочками. — загоготал
Дюм.
Братья поддержали его дружным смехом. Ох и потрепанный
вид был у бедолаги, после взбучки альфы. Да они все тогда были похожи на
испуганных кроликов, боялись лишний раз слово сказать. Даже воздух в лагере был
тяжелый словно перед грозой, только что молнии не сверкали. Вот это ревность!