Незамаевцы возвращались в Кош, ведя за собой в поводу лошадей с
печальным грузом. Ехали молча, полностью погруженные в нерадостные
думы. Кто-то скорбел о погибших товарищах, а кто-то вздыхал о
нелегкой судьбе родных, чужой волей угнанных на чужбину. Лисица
сжал коленями бока лошади и в два скачка поравнялся с Данилой,
болезненно растирающим виски.
— Зашибся, брат? — участливо спросил он.
Палий отрицательно покачал головой и неохотно пояснил:
— Чудное мне примстилось в беспамятстве.
Лисица с любопытством взглянул на товарища, но, не дождавшись
продолжения, настойчиво потребовал:
— Сказывай, не тяни рогатого за хвост!
Данила задумчиво потеребил чуб и начал рассказ:
— Блазнилось # # 1, что лежу я в палатах белокаменных,
неведомых, а кругом чужеземцы пришлые, ни на кого непохожие. То ли
нехристи, то ли аспиды грешные. Облачены в платья одинаковые,
белые, что мужики, что бабы, а в руках железки блестящий. И режут
они меня ножами острыми под яркими свечами…
# # 1 Блазнится — привиделось, показалось.
Он замолчал ненадолго и внимательно посмотрел на Бояна. В живых
глазах товарища не было и намеку на насмешку, только
сосредоточенная серьезность. Данила продолжил:
— Потом я памяти лишился…
— Здесь или там? — немедленно последовал уточняющий вопрос.
— Не знаю, — пожал плечами Данила. — Но очнулся оттого, что
гладит меня по щеке Златка, смотрит так нежно и говорит ласковыми
словами… только речь ее непонятна. Про кукушку сказывала и что
искала она меня…
— Характерник ты, брат! — авторитетно заявил Лисица. — Будет у
нас теперь свой колдун в десятке.
— Думаешь? — недоверчиво спросил Палий.
— А то ж? Ты судьбину свою зрил, а дивчина на подмогу тебя
звала.
Бросив быстрый взгляд на сомневающегося товарища, он с жаром
принялся доказывать:
— Байда из Леуштовского товариства в падучей всегда кажет, кто
от пули падет, а кто от пики басурманской. Может от сабли
заговорить и воду в солончаках отыскать. Колдун ты, брат, даже не
сомневайся!
— И что теперь делать? — озадачился Данила.
— Радоваться! — безапеддяционно отрезал Лисица. — Вспомни: ты в
Коше седьмой год уже, сколько раз в поход ходил, и на ляхов, и на
османов, а до сих пор ни одной царапины. И сегодня стрела татарская
тебя миновала. — Чуть подумав, он весомо добавил: — И конь твой
уцелел.
Последний довод в устах товарища почему-то прозвучал с особой
убедительностью. Память вернула молодого казака в давнее прошлое,
когда, похоронив родного батьку, запоротого до смерти рязанским
помещиком Надыйкиным, он подпалил хозяйскую усадьбу и бежал в
Запорожскую Сечь. Став лихим рубакой, Данила часто терял в набегах
товарищей, но сам, словно и впрямь заговоренный, ни разу не был
ранен.