Коста прекословить не стал и молча
уселся на скамью, стоявшую здесь именно для таких случаев. Тут было
пусто, не то, что в соседнем здании, где жил и работал великий
логофет Стефан. Там, казалось, вообще никогда люди не
заканчивались. Они шли день и ночь, толпясь, ругаясь и поминая всех
святых. В одной очереди стояли греки, египтяне и иудеи. Они
косились недобро друг на друга, но ссориться опасались. За
недостойное поведение просто из очереди прогонят, а если будешь
слова поносные говорить, или, не приведи господи, угрожать кому, то
вместо рассмотрения жалобы попадешь на быстрый и справедливый суд.
Причем вне очереди, и к тому же самому человеку, которому нес свою
жалобу. Оттуда буяна после недолгого разбирательства выводили на
двор, где и секли при всем честном народе. А потом еще награждали
штрафом солидов в десять или отработкой на расчистке великого
канала. Вот такими вот несложными мерами город, отличавшийся своим
бунташным характером, религиозным фанатизмом и ослиным упрямством,
постепенно превращался в оазис тишины и терпимости. Но это всё было
показное. Взаимная ненависть просто пряталась, прорываясь наружу
лишь изредка, у самых глупых и отчаянных. Остальные же просто
затихли, привыкая жить заново, когда можно крикнуть Слово и Дело, и
того, кто обозвал тебя иудейской собакой... или христианской
собакой... или египетской собакой, схватят и отведут на суд. А уж
после этого суда виновный, почесывая поротую спину, будет ходить
мимо оскорбленного им человека и старательно натягивать на морду
улыбку, изо всех сил изображая любезность. Потому как за повторное
нарушение плетями не отделаешься. Второе нарушение — штраф большой,
а за третье — навсегда из столичного города вышлют, за сто первую
милю. Почему именно за сто первую, никто не знал, но усматривали в
этом какой-то скрытый магический смысл. Многим новые порядки
понравились. Всё лучше, чем тогда, когда добропорядочные жители
развязали целую войну в иудейском квартале, спалив во имя господа
милосердного всю восточную часть города.
При чем тут, казалось бы, Коста? А
при всем! И именно для этого он явился на прием к префекту, гордо
помахивая перед носом стражи высшим из всех возможных пропусков.
Золотая пайцза, по слухам, существовала, но Коста никогда ее не
видел, и не знал никого, кто бы ее видеть мог. Впрочем, о таких
вещах распространяться было не принято.