— В смысле — подражает?
— Птицы часто копируют друг друга. И
не только друг друга. Многие виды способны имитировать самые разные
звуки. От стука топора до мяуканья, лая и детского смеха. И не
только попугая можно научить говорить. Так что если вы идете по
лесу и вдруг слышите что-то совсем не соответствующее месту, не
спешите пугаться.
— Детский смех? Вы серьезно?
— Абсолютно. У птиц отличная память
на голоса. А еще на мелодии. У Моцарта был любимый скворец. Он
купил его после того, как тот в птичьей лавке повторил
просвистанный композитором мотив. Есть свидетельства, что в
девятнадцатом веке в Германии лесники обучали снегирей флейтовым
мелодиям. У самых памятливых получалось запоминать до пяти
мелодий.
— Вы шутите! — поразилась Дарья.
— И снова нет.
— Человеческая культура
всепроникающа!
— Я бы сказал, что все наоборот.
— В смысле?
Семен открыл уже рот, чтобы
рассказать, но вдруг смешался.
— Что такое? — заволновалась Дарья.
— Вам снова плохо?
— Нет-нет, просто… — он облизнул
губы. — Просто для меня это особенная история. Когда-то давно мы с
тогда еще моей не женой слушали запись песни жаворонка, и я
рассказал ей ее, и после этого Эля согласилась встречаться со
мной.
— Если вы не захотите рассказывать,
я пойму, — пообещала Дарья.
— Нет, нет… — Он вздохнул. —
Разумеется, у нас с Элей нет монополии на эту историю, и я
рассказывал ее сотню раз много кому. Был такой венгерский музыкант
и по совместительству орнитолог — Петр Павлович Сёке. Он изучал
построение песен птиц, используя метод звуковой микроскопии:
записывал их и проигрывал на магнитофоне, замедляя в два с
половиной раза. Он открыл связи между ними и музыкальными ритмами
разных народов. Доказал, что мелодика птичьих и человеческих
музыкальных созвучий сопоставима. Так что в каком-то смысле можно
считать, что музыке нас научили птицы.
— Ого. А могу я снова
полюбопытствовать?
— Конечно. И вам не нужно каждый раз
просить моего разрешения.
— Почему после этого ваша жена
согласилась с вами встречаться?
Семен рассмеялся.
— Эля сказала, что я романтик каких
поискать, и что я если не прибрать меня к рукам, я пропаду, и наука
потеряет великого ученого и никогда ей этого не простит. А я был
совсем не против того, чтобы она прибрала меня к рукам.
— Прекрасная история, — улыбнулась
Дарья.