Я
подавил вспышку раздражения и вздохнул.
—
Но хоть немного?
Марта неуверенно кивнула.
—
Можно попробовать.
И
мы попробовали. Следующим утром знахарка присовокупила к
щепотке смеси малую добавку, дальше этот довесок пришлось
увеличивать снова и снова. Боли я больше не испытывал, на
смену ей пришло неприятное онемение, пальцы толком не
слушались, всякий раз перед упражнениями их приходилось
подолгу разминать. Меня подташнивало, болела голова, но я не
собирался — просто не мог себе позволить! — отказываться от
зелья. Я не желал вновь становиться разбитым и собранным из
нескольких кусков. Ничто не должно ограничивать мой
талант!
2
В
полнолуние приснилось счастье. Беспредельное и неописуемое.
Чистое и светлое. Поразительное.
Я
кое-как сполз с полатей и даже доковылял до помойного ведра,
прежде чем меня скрутил приступ рвоты. Но счастье не
отпускало. Оно, словно вцепившийся в жертву коршун, тянуло
обратно в сладостное забытье. Сон полностью выветрился из памяти,
а само ощущение безмятежности и всепоглощающей любви никуда
не делось. Было погано.
Больше настоя мандрагоры Марта мне не
давала.
—
Ты и так принимаешь отвара куда больше, чем способен вынести
нормальный человек! — отрезала знахарка. — У всего есть
границы! Если пристрастишься к зелью, то рано или поздно оно
прикончит тебя!
Я
оделся и ушел, хлопнув дверью. Привычной дорогой добрался до
поляны, постоял на своем заветном месте, тщетно пытаясь
очистить разум от гнева и сожалений об упущенных
возможностях. Увы мне, но Марта была совершенно права. Я поддался
слабости и погнался за миражом, допустил ошибку. Нельзя вновь
обрести целостность, пичкая себя ядовитой дрянью.
Разумом я это прекрасно осознавал, но
внутри все так и клокотало. Эмоции били через край, им
требовался выход, и оставалось лишь закричать, выплескивая
раздражение и боль:
—
Святые небеса! За что мне все это?! За что?!
Но
я знал. Знал и не пытался переложить вину на Провидение,
просто проявил мимолетную слабость.
—
Прости, господи, мою несдержанность…
Несколько минут я бездумно вдыхал
морозный лесной воздух, затем огляделся по сторонам. Кроме
одинокого дуба, других лиственных деревьев на глаза не попалось, и,
поскольку раньше мне ни разу не доводилось работать ни с
соснами, ни с елями, я остановил свой выбор именно на спящем
великане. Кинжалом срезал с него пару толстых ветвей, сунул
их под мышку и отправился в обратный путь.