Отступлении – навстречу обещанному московским генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным (1763—1826) 80-тысячному московскому ополчению и резервам (особому «калужскому» корпусу с предполагаемыми 31—38 тыс. чел. – 55 бат., 26 эскадр. и 14 арт. рот), ведомым генералом М. А. Милорадовичем. Хотя какое-то время он еще раздумывал как поступить – даже велел усиливать земляные укрепления на позиции предложенной Барклаем, но затем передумал. Натиск авангарда напористого Мюрата оказался столь энергичен (бои шли беспрерывно – даже ночью – русские постоянно отходили на новые позиции, по нескольку раз за сутки!), что даже усиленный арьергард генерала П. П. Коновницына – крепко знавшего свое ремесло – оказался отброшен к Царево-Займище и даже соприкоснулся с главными силами армии. Отчасти и поэтому – не желая ввязываться в «большую драку» в невыгодном для армии положении, Кутузов приказал отступать от Царево-Займище. Он предпочел продолжить начатое Баркалем «скручивание гигантской пружины русской армии», но по-своему… и снова оказался прав!
Как бы тогда и потом «премудрого пескаря» «Ларивоныча» не хулили его многочисленные недруги, но он слишком часто (повторимся!) бывал прав в принятии единственно верных решений в условиях цейтнота. Лишь великие шахматисты могут оценить это редчайшее дарование/умение, когда просчет в условиях нехватки времени грозит смертельной катастрофой…
…Между прочим, Барклай считал, что Кутузов покинул позицию под Царево-Займищем по наущению своего окружения, говорившего, «что по разбитии неприятеля в Царево-Займище слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию». В тоже время по Петербургу ходили слухи, что якобы решение на продолжение отступления было принято Кутузовым по настоянию начальника штаба генерала от кавалерии Л. Л. Беннигсена, враждебно настроенного по отношению к Барклаю, уже не раз изгонявшего того из армии и вот теперь мстившего за это. На самом деле, «премудрый пескарь» Кутузов был очень непрост (в который уже раз повторимся: столь же «непрозрачен», как и его государь) и судьбоносные решения принимал сугубо из своих личных умозаключений, причем, «даже подушка (не путать с „подстилкой“! ) полководца не знала его замыслов». И сейчас, по прошествии нескольких веков, становится видно, что он знал, что делал, явно рассчитывая не на красивый «гол в финальном матче чемпионата мира, а на его победный результат, когда неважно как, но победа остается за тобой» и имя победителя на всегда остается в анналах истории…