— Богатый у меня жених, да, Лесава? — требуя похвалы, сказала Премислава, любуясь на себя в зеркало.
— Богатый, — добродушно усмехнулась Лесава.
— Хочешь, я тебе какой-нибудь перстенек подарю? — предложила Премислава. — Вот этот мне совсем надоел. А этот мал, на палец не лезет, — с сожалением сказала она, пытаясь надеть на палец тонкое колечко. — А то у тебя всего один перстенек, да и тот ерунда сущая.
Лесава поджала губы, но ничего говорить не стала. Да, был у нее один перстенек заветный, и носила девушка его не на пальце, а чаще всего под рубашкой на шнурке, так же, как и амулет Даждьбогов. И перстенек этот был для нее не безделкой.
Тоненький, серебряный, с маленьким камушком, похожим на застывший кусочек льда или росы — перстенек этот был зажат в кулачке Лесавы, когда нашел ее дедушка Даромир в лесу. Чей это был перстенек — матери, бросившей в лесу свое дитя, или другого доброхота, оставившего для подкидыша приметку, по которой можно было потом его найти, — этого Лесава не знала. Но берегла свое колечко пуще глаза и другим старалась не показывать. Только в бане, куда позвала Премислава однажды Лесаву, углядела зоркая князева дочь секретное колечко. И посмотрела, и в руках повертела, и на палец надела. Только не понравилось оно ей: больно тонкое, да и камешек невзрачный.
— Спасибо, Премислава, — поблагодарила Лесава княжну. — Но негоже мне княжеские украшения носить.
— Ну как хочешь, — пожала плечами Премислава. — Я от чистого сердца.
Лесава усмехнулась про себя, но говорить ничего не стала. Нет, не от чистого сердца одаривала княжна лесную деву то холстом, то бусами, то мехом для шубки, — тут она лукавила, да изрядно.
Разве не для княжеской дочери готовила Лесава разные мази отбеливающие, чтобы не было похоже лицо Премиславы на кукушечье яйцо? Разве не для Премиславы делала травяной сбор, чтобы сухие и ломкие волосы девушки становились густыми и блестящими?
Только раз отказала Лесава своей покровительнице — когда прошлой осенью пришла княжна тайком в избушку около леса и стала просить приготовить тайное зелье, чтобы скинуть плод.
— И даже не заикайся! — строго нахмурилась тогда лесная дева. — Грех это страшный — дитя свое убить.
— Да коли не нужно оно мне! — сердилась Премислава. — На кой ляд мне ребенок сдался?
— Когда гуляла, об этом не думала? — чуть укорила ее Лесава.