– Кто вам разрешил вставать,
больной?
Оглядываюсь. Поручик Рапота сидит на
койке и делает вид, что не при делах. Вопрос адресован мне.
– Кто разрешил? – не отстает
создание.
Хм… В самом деле, кто?
– Почему молчите?
– Думаю. Не помню, что по прибытию в
госпиталь мне говорили о необходимости спрашивать разрешения.
– Как вы можете помнить?! –
возмущается создание. – Вас же без сознания привезли!
Внимательно осматриваю стены.
Создание едва не подпрыгивает от негодования. Указываю на стены
рукой.
– Здесь не написано, что я должен
спрашивать.
Рапота за моей спиной фыркает.
Создание багровеет.
– Вы! Вы…
Она исчезает, топоча каблучками.
– Улетела за подмогой, – комментирует
поручик. – Сейчас прикатит тяжелая артиллерия. Берегитесь!
Хмыкаю и сажусь на койку. Уже
дрожу…
– Оленька – хорошая барышня, –
говорит Сергей со вздохом, – только разбалованная. Столько
внимания! В госпитале полно мужчин, да еще рядом штаб корпуса… – по
лицу поручика легко понять, что среди тех, кто уделял Оленьке
внимание, был и он. Не покатило…
За дверью слышны тяжелые шаги –
артиллерия на марше. Вот она вкатывает в палату – большая, грузная.
Солидный живот едва прикрыт форменным кителем, двойной подбородок,
большущий крючковатый нос. Видали мы такие шнобеля! Но этот парень
не с Кавказа, его предки из более южных мест… На плечах гостя узкие
погоны с одним просветом, звездочек нет. Майор? В начале двадцатого
века майоров не было, их заменял чин полного капитана и погон у них
был чистый. Тоже не слабо.
Следом за офицером идет Оленька. Лицо
ее излучает торжество: «Сейчас тебе покажут, грубиян!» Оленька
тащит стул от стены, капитан грузно усаживается.
– Нуте-с…
Молчу.
– Пришли в себя? Давно?
– Полчаса назад! – подсказывает
Рапота.
– Как самочувствие?
Молчу. Капитан понимает это
по-своему.
– Извините, не представился.
Коллежский асессор Розенфельд Матвей Григорьевич, начальник
госпиталя. Это, – кивок за спину, где топчется юное создание, –
сестра милосердия Ольга Матвеевна Розенфельд, по чистой случайности
моя дочь… – Розенфельд смеется, видно, что шутка ему очень
нравится. Лицо Оленьки наоборот кислое. – Вы? – Розенфельд
смотрит на меня.
– Не помню.
– Что конкретно? Имя, звание,
полк?
– Совсем ничего.
– Снимайте рубаху!
Подчиняюсь. Розенфельд вкладывает в
уши блестящие наконечники стетоскопа и прижимает холодный кружок к
моей груди. Слушает долго, ворочая меня и заставляя то дышать, то
не дышать. Затем извлекает из кармана блестящий молоточек и
выстукивает суставы. После водит молоточком перед глазами,
заставляет показать язык.