Так как я не имела возможности рассеять его сомнения, то я только перевела взор с его лица на обе огромные ноги, упиравшиеся в ковер, и глубоко вздохнула. В эту минуту я хотела бы быть далеко-далеко от этой комнаты и мистера Брокльхерста.
– Я надеюсь, что вздох этот исходит из глубины вашей души и что вы раскаиваетесь, что когда-либо доставляли неприятности вашей превосходной благодетельнице.
«Благодетельница! Благодетельница! – повторяла я мысленно. – Они все называют миссис Рид моей благодетельницей, наверное, это слово означает что-то очень неприятное».
– Вы читаете молитву утром и вечером? – продолжал он допрашивать меня.
– Да.
– Читаете вы Библию?
– Иногда.
– Вы читаете ее с удовольствием? Вы ее любите?
– Я люблю Откровение, и книги Даниила и Самуила, и немного из пророков, и…
– А псалмы? Я надеюсь, вы их любите?
– Нет.
– Нет? О ужас! У меня есть маленький мальчик, моложе вас, который знает наизусть шесть псалмов. И если вы его спросите, что он предпочитает – съесть пирожное или выучить стих из псалмов, он говорит: «О, конечно стих из псалмов! Ангелы поют псалмы! – говорит он. – Я бы хотел быть маленьким ангелом уже здесь, на земле!» И тогда он получает два пирожных в награду за свое благочестие.
– Псалмы не интересны, – заметила я.
– Это доказывает, что у вас испорченное сердце. Вы должны молить Бога, чтобы он изменил его, чтобы он дал вам другое, чистое, чтобы он вынул ваше каменное и дал вам сердце из крови и плоти.
Я только намеревалась спросить, как можно совершить такую операцию, когда миссис Рид вмешалась, приказав мне сесть. Затем она сама стала продолжать разговор.
– Мистер Брокльхерст, я, кажется, упомянула в письме, которое написала вам три недели тому назад, что сильно обеспокоена характером и наклонностями этого ребенка. Если вы примете ее в Ловудскую школу, я была бы вам очень благодарна. И попросите начальницу школы и учительниц строго следить за ней, чтобы искоренить в ней самый худший из ее недостатков – склонность ко лжи и лицемерие. Я упоминаю об этом в твоем присутствии, Джейн, чтобы ты не пыталась ввести в заблуждение мистера Брокльхерста.
Не зря я боялась миссис Рид и ненавидела ее – никто не умел так, как она, оскорбить меня и ранить самым жестоким образом. Я никогда не чувствовала себя счастливой в ее присутствии. Как я ни старалась повиноваться ей, какие усилия ни прилагала, чтобы угодить ей, – я никогда не слыхала от нее ничего, кроме недовольства и осуждения. Это обвинение, высказанное в присутствии постороннего человека, уязвило меня в самое сердце. Я смутно сознавала, что она уничтожала во мне надежду на лучшее будущее в тех новых условиях жизни, в которые она готовилась меня поставить. Я чувствовала, хотя не могла бы выразить этого словами, что она сеяла на предстоявшем мне пути отвращение и недоброжелательность ко мне. Я видела, что постепенно превращаюсь в глазах мистера Брокльхерста в лицемерное, лживое дитя, – и что я могла сделать против такой несправедливости? «Ничего, ровно ничего», – думала я, стараясь подавить рыдания и поспешно вытирая несколько выкатившихся из глаз слез – бессильное выражение моей муки.