Когда тетка говорила,
лицо ее становилось и вовсе костяным, жестким, с резко выступающими
скулами.
Голос не по телу, лицо
не по голосу...
Вместо ответа ты села
на лавку, напротив хозяйки.
Похоже, той
понравилось; похоже, тетка наглость почитала за живучесть, уважая
чужое упрямство.
-- Полушалок-то скинь,
бабы-девки, скинь... упаришься в хате. Вошей много?
-- Много, -- тускло
согласилась ты, развязывая узел под подбородком.
-- Вошей керосином,
керосином!.. ин ладно, бабы-девки, больше пытать не стану. Поспеем
еще, наговоримся, побранимся-помиримся... Ты гляди, парнягу моего
не смущай -- даром што ты старая уже, молью траченая, а в зенках-то
геенна огненная, черти с вилами вприсядку скачут! У-у, мажье племя,
и каторга вам мамка родная...
Тетка замолчала. Враз,
как отрезало. Уставилась на твою голову. Странно: на каторге ты
привыкла, что никого твоя голова не заботит, и взгляд тетки
неприятно дернул зажившую было рану. Левую часть головы покрывали
каштановые, сильно битые сединой волосы; правую же наголо обрили
еще позавчера, перед вечерней поверкой, и теперь кожа топорщилась
серебристой щетиной.
-- Вона как,
бабы-девки, -- натужно булькнула тетка и вновь осеклась. -- Вона
как...
Обижаться было ни к
чему. Ты разучилась обижаться. Княгиня, ты совсем разучилась
обижаться! -- и даже это безразличное "даром што ты старая..." не
слишком резануло по сердцу. Старая и есть. Четвертый десяток на
самом исходе, а если судьбу на счеты костяшками кинуть, то
последние лета -- год за два, за три, за пять, как кому
сподручнее.
Не до парней.
-- А-а, -- знакомо
пробухтело от дверей, и почти сразу, тяжелым, нутряным рыком:
-- Божатушка? Телега
готова, вели к купцу Ермиле идтить за кобыленкой, запрягать! Али на
себе к купцову подворью оттараканить?
Упарившийся парняга
вытирал лоб ручищей и все зыркал, косился на твою удивительную
голову, разделенную надзирателем-цирюльником на две неравные
части.
Парню было
странно.
-- Божатушка? Велишь,
али как?
Божатушка? Слово было
незнакомым. Внутри заворочался привычный уголек, попыхивая колючими
искорками; в мозгу разом все заволокло дымом, едкой копотью, и
когда ветер, налетев из ниоткуда, развеял мглу, смысл чужого,
чуждого слова всплыл сразу, сразу и однозначно.