Рядом -- мужик. Хозяин
дома, значит. Рябой, в замызганной холщовой рубахе с оторванным
воротом, в кургузой кацавейке. Дергает бороденку, скалится щербатой
ухмылкой:
-- Ну, и ты,
стал-быть, здоров будь, паря! Ссылочный?
-- Ссылочный, --
киваешь ты, двумя руками стаскивая с головы шапку.
-- А кличут как?
-- Дуфуней кличут.
Дуфуня Друц.
-- Чаво?
Бедолага, он аж слюной
подавился. А баба -- ничего, съела.
Бабы, они живучей.
-- Зовут -- Дуфуня. А
по фамилии -- Друц.
-- Дуфуня... Это
по-вашему, по-варнацки, што ли?
-- Да нет, просто имя
такое. От рождения, -- ты пожимаешь плечами.
В спине снова щелкает.
Короткая боль. Нет, отпустило...
-- Вот ить окрестили!
-- сочувственно качает головой хозяин. -- Дуфуня! Не, я тебя лучше
Друцем звать буду.
-- Зови, -- тебе
действительно все равно.
-- Ну а я, стал-быть,
Филат. За стол садись, што ли? Чекалдыкнем за знакомство...
-- Я те щас
"чекалдыкну", мерин сивый, ухватом по загривку! -- мгновенно
взвивается молчавшая до сих пор Филатова жена. -- Только б зенки с
утра залить, кочерыжина!
Справедливости ради
надо сказать, что утро давно кончилось, и мглистый день успел
перевалить за полдень. Впрочем, вслух этого говорить ты не стал:
последнее дело -- с порога пререкаться с хозяйкой дома!
-- Да ты што, Палажка,
сдурела?! Ить паря с морозу, сугреться ему надоть!
-- Чаем пущай греется!
-- отрезала Палажка. Обернулась к ссыльному:
-- Чай есть? А то не
напасемся...
-- Есть, --
непослушное, окоченевшее лицо твое с трудом сложилось в некое
подобие улыбки. -- И чай есть, и солонина, и сухари, и даже сахара
фунт -- пайку на две недели вперед выдали.
Скинул котомку, начал
развязывать узлы. Руки не слушались. Ты прекрасно знал, что это --
не только от мороза. А дальше будет еще хуже... дальше будет всегда
хуже, и никогда -- лучше.
Никогда.
-- Ну вот, дура-баба,
а ты водки жалеешь! -- попрекнул жену Филат, жадно наблюдая, как
ссыльный выкладывает на стол содержимое своей котомки. -- Ну,
Пелагея, ну, окстись, што ли...
-- Ладно уж, ему --
налей. А себе -- на донышке! Чай, не ты с мороза пришел!