Потом лайка садится и
долго воет, как над покойником.
Больше -- ничего.
* * *
...Среди ночи ты
проснулся от настойчивого грюканья в дверь, от пьяных голосов,
слышавшихся снаружи. Хозяин, по всему видать, вставать не спешил, и
ты, сам не зная зачем, сунулся в сени, к дверям, отодвинул засов...
И едва успел шарахнуться в сторону: перед самым носом в стену гулко
бухнуло суковатое полено.
Снаружи радостно
заржали.
-- Ну што, Луковка,
али нам не рад?
-- Зенки протри,
Митяй! То ж варнак ссылочный! Филата ты б черта коряжного
достучался!
-- Ы-ых... --
разочарованно. -- Ну то жихорь с ним...
Зашибло ли полено
"варнака ссылочного", или нет, никого не интересовало.
-- Дурак ты, паря! --
сипло сообщили с печи. -- Другой раз не суйся. Даром што ребра
двойные -- башка ить не железная! Отшибут. У нас парни такие...
любят это дело. Пошутковать, стал-быть...
"А ведь не спал он, --
подумал ты, укладываясь обратно на лавку. -- Мог бы и предупредить,
чтоб не открывал. Небось, и сам это дело любит. Пошутковать,
стал-быть. Похоже, в остроге -- и то жизнь подороже стоит, чем у
этих... лесовиков..."
[1] Родич, единоплеменник; в некотором
смысле -- земляк (ром.).
На работе человеческой нет
их,
и с прочими людьми не
подвергаются ударам...
Псалтирь,
псалом 72
А ночью -- Княгиня, ты
помнишь?! -- тебя посетил кошмар.
Старый, знакомый.
Десятки, сотни
шандалов, канделябров, свечных розеток из старого серебра -- и
всюду истомой тает нежный воск, всплывая по предсмертному воплю
фитиля, отдаваясь огню со страстью и негой безнадежности.
С открытой верхней
галереи захлебываются гобои, гнусаво плачет фагот, скрипки искупают
все грехи мира, опираясь из последних сил на мрачное плечо
контрабаса -- вальс мсье Огюста Бернулли, последнего властителя
душ, кружит головы, кружит тела... о, раз-два-три, раз-два-три, и
неважно, что вальс лишь недавно утратил постыдный титул пляски
развратников, совершенно неважно, потому что скрипки... и гобой...
и шелест, шуршание шелка -- чш-ш-ш, не мешайте...