Не повезло.
-- Вы танцуете, милая
баронесса? -- спрашивает жандарм, кланяясь.
Тишина.
Где скрипки? где
фагот? гобои где?!
-- Вы танцуете? Или вы
просто наслаждаетесь искусством маэстро Бернулли? Или сердца
привораживаете?!
-- Слам тырбаню,
фараон, -- отвечаешь ты, чувствуя спиной дощатую ласку нар.
Господин полуполковник
смеется -- и вдруг идет вприсядку, выкрикивая странным, сиплым от
пьянства баритоном:
-- Эх, лешиха моя,
Миляшиха моя,
Косорыла, мохнорука,
Криволапенькая!
Пусто.
Холодно.
Ой, мамочка моя, как
же холодно... не плачь, Княгиня, не надо...
Где люди? где
вальс?
-- Эх, паду-ка на льду,
Сам беду себе найду!..
Крик забивает тебе рот
кляпом, и удушье приходит спасением.
* * *
-- Эх, лешиха моя,
Миляшиха моя...
Села на топчане; с
трудом перевела дух.
Сердце плясало... нет,
не вальс -- бешеную джигу, отдаваясь в мягких висках биением
пульса.
-- Эй, Сохачиха,
дремуха старая! Дай-кося хоть полумерок водки! -- взорвался снаружи
(во дворе? за забором?!) знакомый баритон.
Лже-полуполковничий; и
ты устыдилась своей радости -- сон, все сон, греза-бред, и никакого
неуязвимого жандарма Джандиери на сотни верст...
Приглушенное
топотанье, звякает щеколда оконного ставня.
-- Ночь на дворе,
бабы-девки! Сгиньте, лупоглазые!
Это теткин бас.
Видать, вино хлебное
тайком курит, вот и ходят к ней...
-- Дай водки, дремуха!
Душа горит! А к завтрему расчет сведем -- кукан за стакан, мотыль
за бутыль!
И хохот дюжины
здоровых глоток.
-- Федюньша! Возьми
кол, погони неотвязных! Федюньша, слышь?!
Хохот усиливается, но
в нем слышны нотки сомнения.
Смеяться? драться?
уйти? без водки?!
-- Фе-е-едюньша! --
утробно передразнивает тетку невидимый заводила. -- Пошто страшного
своего на честных людей спускаешь, Сохачиха?! Лучше бы ссылочную к
народу взашей выпихала! Люди сказывают: тоща, брита, давно не
крыта! Давай сюда, мы покроем!