чего я не отнимал, то должен отдать.
Псалтирь,
псалом 68
-- ...не советовал
бы.
Охотник дернулся, как
от затрещины. Резко обернулся. Ты знал, что он сейчас видит, как
если бы смотрел на себя самого глупыми Тимошкиными глазками.
Щетинистая морда;
голова обрита "пополамчиком", лишь недавно начала обрастать
по-людски. Стоит, верзила окаянный, скалится от уха до уха... На
плече топор, у ног охапка дровишек. Ладони с добрую лопату,
загребай-кидай! вчерась, в дыму, и не приметилось как-то, а сейчас
-- само в глаза бросилось. Приложит от души -- топор без
надобности! Варнак ведь, мажье семя!..
Как и
подкрался-то?!
-- А ежели да вдруг?
-- охотничек еще пытался хорохориться, давить гнилой форс. -- А,
махоря?!
-- Не надо. В бердане
у тебя один патрон. Одного из нас завалишь -- второй тебя закопает.
Да и ружьецо-то твое... осечка на осечке. Поверишь? проверишь?
Расстояние между тобой
и блудливым охотником исчезло сразу, рывком. Лишний здесь топор
упал в снег. А вслед за ним и дурак-Тимошка, ухваченный разом за
шиворот и за штаны, отправился головой вперед в ближайший
сугроб.
Вместе со своим
задрипанным берданом.
-- Эх, Княгиня, нам ли
жить в печали? -- ты постарался не заметить синей бледности на лице
женщины; и не попытка насилия была тому виной. -- Пошли чаи гонять?
Наспех только кошки родятся...
-- И я, -- задушенно
донеслось из сугроба. -- И мне -- чаю... горяченького...
* * *
Когда котелок уже
принялся вовсю фырчать, снаружи затарабанили в дверь.
Полено,
предусмотрительно установленное по-новой взамен отсутствующей
щеколды, вздрогнуло.
-- Эй, варначье! хучь
чаю-то налейте! -- заблажил Тимошка душевным фальцетом. -- А ишшо
тулуп мой там, у вас! Зима, чай, на дворе, холодно! з-зараза!..
Ты покосился на
Княгиню, но та только пожала плечами.
Без разницы,
значит.
Ружье возникший в
дверях Тимошка держал стволом вниз; сразу же, войдя, демонстративно
извлек патрон, а само ружье поставил к печке -- сушиться.