-- Ну, сперва по
махонькой!
Дверь под напором
мощной пружины захлопнулась за вами.
Странно! -- в комнату
купец гостей сразу не повел. Задержался в куцем предбанничке,
нырнул с головой в тумбочку-раскоряку; зазвенел посудой.
Назад выбрался с
графином и тремя плохо вымытыми стопками.
Как и разлить-то по
стопкам исхитрился, в тесноте? -- бог весть!
-- С почином, господа
ссылочные!
Коньяк.
Мама моя родная! --
коньяк, шустовский!
Разом ударило в
голову. Не от хмеля, от памяти. Ах, Кус-Крендель, поселение
сволочное, здесь ли коньяки пивать?! Купец ты милый, хитрый
лисовин, что ж ты еще для нас припас?
-- А теперь милости
прошу в горницу!
И на пороге, войдя
первой, ты едва впервые не узнала, что означает -- обморок.
Посредине комнаты
стоял рояль. Кабинетный, глянцево-белый, он здесь выглядел не более
уместно, чем конголезский гиппопотам в кресле у дантиста. Рояль --
и вертящийся табурет из металла перед ним.
-- Ерема... --
пробормотала ты, плохо понимая, что говоришь и зачем говоришь. --
Ерема, сукин ты сын... откуда?!
-- Из Мордвинска, --
стесняясь, буркнул купец, горячо дыша тебе в затылок. --
Позапрошлым летом расстарался. Понимаешь, шиш лесной... сам играть
не обучен, а как увидал разок, на аукционе -- так и прикипел душой.
Желаю, и все тут! Вот и решил: сдохну, а приобрету. Как сюда на
перекладных вез, как телеги из грязи на руках выволакивали, как
грузчикам-амбалам по ассигнации в рожу совал, за заботу-пахоту -- о
том сказывать не стану. Было, да сплыло. Ан привез, поставил...
поставил!
Он замолчал, сопя.
Высморкался в
платок.
-- Довез, шиш лесной.
Не спортил. Флигелюшку заради него выстроил. А бренчать некому... и
научить некому. Разве што доча моя -- так ведь она в Мордвинске, в
пансионе!.. сюда, почитай, раз в год заезжает...
Ты кивнула
невпопад.
Прошла к роялю;
погладила холодный бок.
Ах ты, мой милый, мой
хороший...
-- Сыграй, а? -- тихо
попросили за спиной. -- Уважь ради праздничка!
-- Что ж тебе сыграть,
Ермолай Прокофьич?
Коньяк огнем играл в
жилах, веля забыть, забыться, откинуть крышку -- и...