Купец словно и не
учуял подначки.
Остановился,
мечтательно огляделся по сторонам; зачем-то хлопнул Друца по
плечу.
Ве-есна, дескать!
-- Что, неужто в
верхние горенки зазовешь? -- не унимался Друц, на которого сегодня
болтливый стих напал. -- Честь, честь-то какая! Ажно в брюхе
урчит!
-- Заврался ты, шиш
лесной, -- без злобы откликнулся купец, в упор глядя почему-то не
на лошадника, а на тебя, Княгиня. -- И в горенки не позову, и в
подызбицу гнать не стану. И на крыльце отродясь с гостями не
сиживал, хучь ссылочными, хучь какими.
Он подумал о своем,
невпопад жуя красными, пухлыми, едва ли не девичьими губами.
-- Во флигелюшку
пойдем, -- решил наконец. -- Во-он туда. Видите?
Ты увидела.
Между амбаром и торцом
избы, в глубине, почти сплошь укрытый глухим кустарником (летом, в
листве, и вовсе не разглядишь!) хоронился маленький флигель в один
этаж. Не деревянный -- редкого здесь красного кирпича.
Да, Княгиня, ты
увидела! -- и еще ты увидела, что лукавый купец и впрямь долго
размышлял, прежде чем позвать ссыльных в свою "флигелюшку". Тайные
разговоры разговаривать? -- вряд ли. Для таких разговоров и изба
подойдет, а еще лучше во дворе, без посторонних ушей,
вполголоса...
Что ж тебе
занадобилось, мил человек, Ермолай свет Прокофьич?!
Всю короткую дорогу --
остаток двора, тропка в кустарнике, две ступеньки ведут к двери с
бронзовым кольцом -- ты старалась не думать об этом. К чему? Само
всплывет; а не всплывет, значит, не надо. Вспоминалось другое:
салон у мадам Голутвиной, богемные посиделки, и штат-цензор
"Воскресного вестника" втолковывает двум младым борзописцам, что у
изб не бывает флигелей. Не бывает, и все тут. Борзописцы огрызались
-- мол, Ваша въедливость, не суйте нос, не прищемят! -- дурацкий
спор ширился, захлестывая весь салон без остатка, пока наконец
кто-то не приволок из библиотеки толковый словарь г-на Ахилло, где
черным по-белому излагалось для сомневающихся:
"Изба -- комплекс
деревянных построек... этимология слова... общее понятие включает в
себя до шестнадцати строений, считая флигели."
Штат-цензор "Вестника"
на миг заткнулся, обиженно выпил рюмку тминной, заел расстегайчиком
-- и через минуту "ихняя въедливость" уже доказывал борзописцам,
что изба -- избой, флигель -- флигелем, а вот матросским тесаком
никогда в жизни нельзя расколоть человеку череп, как это описано в
пиратской повести вышеупомянутых борзописцев. Спор вновь разросся,
и кто-то (не тот ли умник, что словарь раздобыл?!) удрал на улицу
-- искать подходящий тесак...