Псалтирь, псалом 87
Ворота были из
крашеного суриком железа, ржавые, все в каких-то вмятинах с
неровными краями. И рядом, у левого столба, на тротуаре, сиротливым
болваном -- маленькая, по грудь, скифская баба-курганка без
лица.
Откуда? зачем?!
Всю дорогу ты ощущала
себя вот такими воротами. Старость, равнодушие -- в ту ли, в иную
сторону... вмятины. Воротами, ржавчиной, дурацкой бабой из
ноздреватого камня; не человеком. Весь долгий, бесконечный путь от
купцова рояля до мордвинских окон, всю ночь без сна, проведенную в
холодном участке (привалясь головой к твоим коленям, постанывал
Федюньша, оруженосец верный -- дурное снилось!). Все утро до
полудня, пока ждали невесть чего, даже допрашивать брезговали,
мытарили скукой, не зная, что скука для истасканной каторжанки --
спасение, пыльное одеяло, которым можно укутаться с головой и не
думать, не знать, не понимать...
Понимать было
страшно.
Уж лучше скука...
баба... ворота.
-- Отворяй, требушачье
племя!
Двор. Выложен крупным
булыжником. Цокает копытами лошадь, участливо выделенная Ермолай
Прокофьичем, человеком души тонкой, можно сказать, изысканной.
Телега подпрыгивает; жалуется.
-- Прошу следовать за
мной!
Обвиснув телом на
младом Сохаче -- что такое, Княгиня? ты шутишь?! нет, показалось...
-- ты пересекаешь двор. Жандармский вахмистр сопровождает тебя,
указывает дорогу: малое фойе, все в чудовищных изразцах траурных
тонов, лестница вниз, угрюмый коридор, дверь, обитая коричневым
дерматином.
На двери номер:
13.
К удаче.
-- Присядьте и
обождите! Я скоро вернусь...
Вахмистра больше нет.
Он ушел. Вместо него -- усатый жандарм, много старше тебя. Пора в
отставку; к теплой булочнице под бочок. Усач, как и вахмистр, не из
облавных, обычный рядовой "хват": для петлицы с мечевой руной рожей
не вышел. Уйти ничего не стоит. Пустить седую пыль в глаза, и уйти
-- до ворот.
До мятых, как с
похмелья, ворот.
Обратно ведь принесут
-- это морг, покойников именно сюда носят.