Зря поверил.
-- Датуна!
-- Да, ваша
светлость!
Толстяк говорил почти
без акцента, без того гортанного клекота, что сразу выдает горца --
но к столику он подлетел орлом.
Мгновенно.
-- Знаешь, Датуна, я
скоро уйду. Но я и вернусь... скоро.
Господин полуполковник
насладились гримасой легкого испуга, вызванного двусмысленностью
заявления, и продолжили, вертя в руках тонкостенный бокал:
-- Я вернусь не один.
С дамой. Будь уж любезен, зарезервируй за нами вон тот столик, в
нише. И сделай так, чтобы мы остались довольны. Ну, ты
понимаешь...
Сильные, поросшие
рыжим волосом пальцы сделали в воздухе неопределенный жест.
Не слушая заверений
толстяка, господин полуполковник пригубили вино. Покатали
благодатный дар лоз на языке. Слегка поднятая бровь -- и
взволнованный Датуна исчез за дверью, делать так, чтобы почетный
гость "остался доволен", с какой бы дамой он ни соизволил явиться,
хоть с самой царицей Тамарой.
Господин полуполковник
встали.
Пора.
Да, напрасно все-таки
тупицы из Государственного Совета пренебрегли его докладом. И
вдвойне напрасно сочли его рапорт с просьбой о переводе в Мордвинск
выходкой оскорбленного невниманием аристократа, чей темперамент
дурно влияет на рассудительность.
Иногда стоит на время
уйти в тень, чтобы вернуться с триумфом.
В роду Джандиери это
понимал любой.
На лестнице господин
полуполковник поймали себя на странном, но несомненно приятном
ощущении. Оказывается, Шалве Теймуразовичу нравилось быть не
главным действующим лицом драмы, а закулисным кукловодом, дергающим
марионеток за веревочки в самые неподходящие, на их марионеточный
взгляд, моменты.
Но, чтобы понять это,
оказывается, понадобилось сорок с небольшим лет жизни, полной
исключительно действия, и едва ли не полгода прозябания у черта на
куличках.
Чудны дела твои,
Господи...
Ты удалил от
меня знакомых моих, сделал меня
отвратительным для них; я заключен и не могу выйти.