— Мне
больно, — пожаловалась женщина.
А я,
оказывается, слишком сильно ухватил ее за руку.
— Простите,
— смущенно сказал я. — Немного не рассчитал. — Сделав вид, что мне
ужасно стыдно — ну, на самом-то деле было всего лишь неловко,
сказал: — Прошу прощения за грубость. А что касается предположения,
это только гипотетично. Я же ни в чем вас не обвинял. Как раз
наоборот, высказал предположение, что такая девушка, как вы, не
способны на преступление. Но что-то вы скрываете.
— А теперь
вы снова пытаетесь меня оскорбить, — поджала губы
Аэлита.
Вот теперь
я чуть не завыл. Нет, надо отсюда уматывать, пока я инфаркт с этой
взбалмошной дамочкой не получил. А мне еще не хватало сердечного
приступа. Сдержав внутри справедливое желание просто обматерить
дамочку, отправив ее по известному адресу, но не стал, поэтому, как
учат умные люди, мысленно посчитал до десяти, а потом встал со
своего места:
— Мы с вами
друг друга не понимаем. Так что, простите еще раз, но я пойду. А
Ольге ... то есть, Ольге Васильевне передайте, что ее знакомый
сыщик просто дурак и хам, как и все остальные.
А вот
теперь уже Аэлита схватила меня за руку.
— Я не
хотела вас обидеть. Но вы, назвав меня девушкой, подчеркнули мой
возраст, а это дурной тон.
Ну елки
зеленые! Опять вляпался. Забыл, что я не в двадцать первом веке,
где девушками именуют всех женщин, а в семидесятых, где женщин
называют женщинами, без всяких выкрутасов.
Но
извиняться не стану. Надоело. Сейчас скажу что-нибудь из цикла про
поручика Ржевского, и уйду. Но упавшая с Марса все-таки взяла себя
в руки.
— Алексей
Николаевич, у меня пока только подозрения. Право слово — я не могу
сказать ничего определенного.
— Как
скажете, — покладисто согласился я. — Запишите мой телефон. Или,
еще проще — возьмите его у Ольги Васильевны. Как созреете до
нормального разговора — звоните. А пока — имею честь
откланяться.
Ничего себе
хватил, подумал я тут же. Имею честь, да ещё и откланяться. Во как!
Никогда так не выражался. Оказывается, благовоспитанность — штука
заразная. Причём мгновенно. Всего десяток минут пообщались — и на
тебе!
Демонстрируя намерение встать и уйти, я тихонько
наблюдал за собеседницей. А она изо всех сил старалась сохранить
привычно непроницаемое выражение лица. Только это получалось не
очень. Досада, сожаление, стремление начать говорить и сомнение, а
надо ли — всё вместе и даже ещё что-то, чего я расшифровать не мог,
присутствовало на лице марсианки.