С тех пор мы — я, Игорь и третий наш приятель Сергей Иванович —
каждый год катались сюда в отпуске отдохнуть от городской суеты. В
пятистах километрах от цивилизации (а здесь не только интернета, но
даже и радио толком не было) удавалось отвлечься от суматошной
работы вперемежку с политикой и, вернувшись через месяц в столицу,
почувствовать себя дикарями в каменных джунглях.
В этом году, по стечению обстоятельств, я стартанул в Поляны на
неделю раньше друзей: Игорю пришлось задержаться из-за внезапно
привалившей работы, Сергей Иванович уехал на похороны сослуживца,
ну а я, чтобы не сидеть в одиночестве в четырёх стенах московской
квартиры, рванул в деревню один. Недели, по нашим прикидкам, мне
должно было хватить, чтобы привести брошенный на год дом в жилое
состояние.
Лето выдалось дождливым, холодные пасмурные дни стояли полтора
месяца, и на пути в Поляны дорогу заливало так, что иногда впору
было плыть на лодке, а не ехать на авто. Грунтовка с трассы
напоминала болото, несколько раз я застревал в грязи, и только
хорошие ходовые качества моей «Нивы» помогли мне кое-как добраться
до деревни.
Прибыв в Поляны, я обнаружил, что население снова убыло: на
погост отнесли тётку Марфу и обоих братьев Крутилиных, которым,
кажется, перевалило уже за сто лет. В строю оставались Иван
Васильевич, которого все величали дедом Мазаем, похоже, за
обладание лодкой, бодрая, несмотря на возраст, бабка Таисия
Прокофьевна и сравнительно молодой Степан Егорович —
шестидесятипятилетний крепко сбитый жилистый дядька, с которым мы и
скоротали первый вечер по моём прибытии. От него я узнал и о смерти
соседей, и о том, что Генка, наконец, «взялся за ум», бросил
лентяйничать и лоботрясничать и уехал весной в Пензу за лучшей
долей. Магазин, раньше открывавшийся раз в неделю, теперь работал
раз в месяц, когда Зойка, молодуха из райцентра в пятидесяти
километрах, приезжала сюда на разваленном «жигулёнке» с мешком
провизии и, матерясь, отпирала проржавевший замок таким же ржавым
ключом.
Вообще в Полянах долгожительство было какой-то местной
особенностью, практически все старики доживали до девяноста лет, а
многие уходили и за сотню. Здесь любили это обсуждать, приводя
разные объяснения такому феномену. Нам эти разговоры казались
чудачеством — местными легендами, существующими всегда и в любом
селе.