взлет – падение – пауза…
кода, финал…
Нет, не могу.
Родной, привычный беспорядок – он часть моего Я, мой дом, моя крепость, мой способ существования.
Хотя он дико раздражает, вызывает гнев и импульсивные попытки выбросить все к чертовой матери.
Ясности, впрочем, от этого больше не становится.
Одна надежда – на Пригожина. На его самоорганизующийся хаос.
Собственно, это и есть главная русская идея и надежда. Хаос победит Авось. И вся суть в амбивалентности этого высказывания.
Мой дед говорил: «У меня в семье – одни олухи. Филолух, геолух, биолух. Только Мишка (двоюродный брат мой) инженер».
Сам дед был инженером-гидростроителем. Гуманитарные науки (включая в них географию, геологию, биологию) презирал. Когда отец, слушая его рассказ о создании в нижнем течении Оби плотины, спрашивал: «А какая будет зона затопления? Ты хоть с географами посоветовался?» – дед презрительно отмахивался: «А, они ничего не понимают».
При этом он мечтал стать музыкантом, думал в консерваторию поступать. В старости, когда стал членкором, купил пианино. Играл дуэты с отцом. Он – на фортепиано, отец – на скрипке.
После смерти деда отец перевез пианино к себе.
Старательная пунктуальность, в мелочах проявлявшаяся, у него от деда, конечно. Он рассказывал, как завороженно смотрел в детстве на остро заточенные скальпелем дедовские карандаши. Завидовал. И потом сам точил карандаши, как дед. И тоже скальпелем.
Я родился в семье филологов. Среди книг. Впрочем, не только книг. Отец читал толстые журналы, газеты – советские и доступные зарубежные. И почти ничего не выкидывал. Квартира это выдерживала с трудом. Полки, забитые книгами, напоминали колумбарии – достать оттуда что-нибудь было почти невозможно, громоздились стопки журналов, газет, рукописей, машинописей. В какой-то момент отец решил все-таки делать «вырезки»: их сохранять, а остальное выкидывать. Вырезки должны были раскладываться по конвертам. Конверты надписывались. Справиться с этой работой нельзя было физически – пресса поступала ежедневно, а вот утилизация ее откладывалась. Тогда было принято кардинальное решение – сделать стеллаж. Эра, как известно, была доикейская (или доикеевская?), мебель приобрести было непросто. И главное слово здесь, конечно, «сделать», а не «стеллаж». Видимо, в папе проснулся инженер (или ревниво-мечтательная оглядка на деда). Были закуплены у кого-то жуткого вида доски. Их предстояло покрыть морилкой, отлакировать и уж потом собрать стеллаж. Морилка вскоре тоже появилась. Вся эта красота громоздилась у глухой стенки в гостиной, занимая добрую ее часть. И в этом полуфабрикатном виде застыла. На годы.