Хотя, сразу же признавал граф,
завидовать маленькому принцу было не из-за чего. В Париже Мишель де
Бар узнал, что вовсе не является обладателем сказочных богатств, но
принц Беарнский — тот был просто нищ. Даже покрой воротничков у
наследника пиренейского королевства менялся не по прихоти моды, а
исключительно по прихоти то и дело менявшихся политических
воззрений его отца. Эта примета — новый воротничок Генриха де
Бурбона — позволял Жоржу-Мишелю безошибочно определять, был ли его
дядя Антуан де Бурбон, гугенотом или католиком. Конечно, переход из
одной партии в другую вряд ли мог удивить Жоржа-Мишеля, в конце
концов, даже Гизы как-то всерьез обсуждали, не стоит ли им
примкнуть к протестантам, но принца Беарнского подобное
непостоянство не на шутку расстраивало.
А потом маленькому Бурбону и вовсе
пришлось надеть траур, когда его отец, в очередной раз перешедший к
католикам, словил на осаде Руана гугенотскую пулю и умер,
неожиданно пожелав вернуться к протестантам. Девятилетний Генрих
плакал, его кузены забросили проказы, а две вдовы, Екатерина Медичи
и Жанна д'Альбре, беспрестанно ссорились. Впрочем, и слезы, и
послушание проказников, и ссоры королев не могли продолжаться
вечно, и вскоре, не без помощи господина де Броссара, Екатерина и
Жанна пришли к согласию, и королева Наварры перестала грозить,
будто заберет сына из Сорбонны. Учеба, проказы и игры принцев
возобновились, но теперь один лишь Генрих де Лоррен мог хвастать
своим отцом. Когда юный Жуанвиль повторял «А отец говорит... а отец
считает... а отец приедет...» Александр де Валуа и Генрих де Бурбон
замолкали и отворачивались, стараясь скрыть зависть, а Генрих де
Гиз еще выше задирал нос.
Вообще он любил задирать нос, будучи
Лорреном по отцу, и потомком Валуа, Эсте и Борджа по матери.
Лотарингская, французская, итальянская и испанская кровь
перемешались в Генрихе так странно, что временами воспитатели
находили его совершенно несносным. В то же время граф де Бар и де
Лош единодушно признавался всеми идеальным дворянином, юношей
любезным, щедрым и ровным в обращении, хотя заслуга в этом
принадлежала не столько самому Жоржу-Мишелю, сколько его
воспитателю и опекуну господину де Броссару, к несчастью,
покинувшему этот свет в феврале 1563 года. Жорж-Мишель искренне
оплакивал благородного дворянина, но был просто потрясен горем
дядюшки Шарля. «Как грустно оплакивать человека, который всю жизнь
был твоим врагом, хотя мог бы стать другом. И что этому упрямцу
стоило принять нашу сторону?! Ведь у него не было других
обязательств!» — сокрушался кардинал Лотарингский.