Почему-то все важные или хотя бы проникновенные письма хочется
читать на пороге в сад, словно хэйянские аристократы, и чтобы луна
выглядывала из-за чёрной вязи ветвей ― тем более, что как раз
стояло роскошное полнолуние.
Он достал из конверта лист такой же изысканной рисовой бумаги.
Обратная сторона была чистой. Развернул. В письме был написан
один-единственный иероглиф.
Кимитакэ запомнил этот иероглиф на всю жизнь. Но не записал его
в дневник и никогда никому не говорил, что это был за значок.
Поэтому мы не знаем, что именно там было.
Какое-то время старик просто озадаченно рассматривал бумагу.
А потом внезапно иероглиф ответил.
Он вздрогнул. А потом вдруг быстро, как язык лягушки, хватающей
комара, вырвался из страницы и врезался старику под горло.
Садатаро захрипел, выронил конверт и листок, замахал руками,
пытаясь удержать равновесие.
Но было слишком поздно.
Чернильная синева расползалась по горлу. Он задёргался,
задыхаясь, взмахнул руками в последний раз и рухнул прямо на
пороге.
Подёргался ещё. И утих.
А конверт и листок спланировали куда-то в ночной сад.
Это был тот самый случай, про какие говорят: утром — румянец на
лице, а вечером — лишь белые кости.
Кимитакэ стоял и смотрел, охваченный ужасом. Он сразу догадался
что произошло. И что дедушка уже мёртв, можно даже не проверять. И
что конверт и оставшийся чистый листок скорее всего безопасны ―
ведь письмо было адресовано старому Садатаро, а не всей его
родне.
Хотелось убежать и спрятаться где-то в комнате, под одеяло,
подальше от всех этих иероглифов и от наглой круглой луны, что
смотрит и смотрит.
Но мальчику всё же хватило мужества, чтобы дождаться у мёртвого
тела, пока уляжется паника, и соберётся семья.
Только тогда огласить последнюю волю бывшего губернатора:
― Дедушка просил, чтобы на надгробье указали возраст в
восемьдесят лет,― сообщил он отцу, когда вся семья собралась вокруг
тела,― А не семьдесят девять, как на самом деле. Он заказал
эпитафию заранее и не хочет, чтобы её пришлось переделывать.
Это было исполнено.
Разумеется, про смертоносный иероглиф Кимитакэ никому
рассказывать не стал. Даже полиции ― тем более, что его толком и не
спрашивали. Создавалось впечатление, что все только рады наконец
отделаться от бывшего губернатора.
Писать об этом в дневник он тоже не стал, ограничился краткой
пометкой. Не хотелось помещать на бумагу никаких подробностей. К
тому же ― мало ли, кто прочитает.