Глеб считался другом Вячеслава. Но, как я уже хорошо знал,
полной искренности между ним и Менжинским не было. Во всяком
случае, компромат друг на друга в своих сейфах хранили оба. Да еще
и за Бокием почему-то закрепились слухи, что он, якобы, человек
Сталина. Хотя, на эту роль сталинского назначенца он подходил
неважно. Нетипичный какой-то получался назначенец. Ведь всем было
известно, что Сталин выделял в свою команду людей управляемых,
часто с низким уровнем образования, но преданных лично вождю, вроде
Ворошилова. А Бокий таковым не являлся. Хоть и не получил он диплом
университета, но незаконченное высшее образование у Глеба все-таки
имелось. Да и его происхождение из семьи дворянской интеллигенции,
близкой к науке, тоже плохо вписывалось в образ типичного
сталинского протеже.
Сам же он какое-либо отношение к Сталину отрицал, уверяя, что не
только ничем ему не обязан, но и видит насквозь его стремление
любой ценой добиться абсолютной власти. Но, несмотря на все его
откровения, я был склонен подозревать, что он чего-то
недоговаривает, возможно, не желая «светить» своего истинного
покровителя на самом верху. А что такой «крышеватель» у него
имелся, я нисколько не сомневался. И потому пока неясно было, как
он отнесется к нашему с Трилиссером решению противостоять Особому
Комиссару Ежову.
Знал и умел Глеб достаточно много, успев поработать до революции
и гидротехником, и горным инженером, и даже археологом. А его
широкий кругозор вместе с обширной эрудицией и вовсе оказались
редкими среди коллег-чекистов двадцатых годов, многие из которых
имели за плечами лишь два-три класса начальной школы и ничем, кроме
чтения центральных газет, не интересовались. Да и газеты любили
читать далеко не все, а хорошо еще, если внимательно читали хотя бы
внутренние ведомственные документы. Бокий же обожал рассуждать о
науке и литературе.
И, пока мы ехали в машине, он всю дорогу рассказывал мне о
Михаиле Булгакове, находясь под сильным впечатлением от его повести
«Собачье сердце», которую Глеб недавно прочитал. Оказывается,
нелегальная копия этого произведения ходила по рукам среди
сотрудников самой Лубянки после того, как во время обыска,
проведенного у Булгакова в мае 1925 года, рукопись была изъята
сотрудниками ОГПУ вместе с дневниками писателя. Конечно,
Менжинский, как руководитель столь серьезной организации, обязан
был принять меры к тому, чтобы вещественные доказательства
подобного рода никогда не попадали бы в руки сотрудников, не
имеющих отношения к изъятию и работе с данным материалом. Но, в
этом вопросе, похоже, Вячеслав слиберальничал. И было это до
появления моей личности в его голове. Просто безобразие какое-то!
Самая настоящая идеологическая диверсия прямо внутри центрального
аппарата ОГПУ получается! Преступная халатность! И как только
Менжинский с такими либеральными взглядами ОГПУ до меня руководил?
Поляк, одним словом, выросший в либеральной среде. Хоть и сделался
потом революционером-большевиком, но заквасочка-то осталась! Да и
не руководил он почти чекистами, а больше болел. По-настоящему же
руководил после смерти Дзержинского тот самый мерзавец Ягода,
который уже, к счастью для всех, застрелился.