Ранний гость разрядил мрачную атмосферу завтрака и оказался очень даже кстати. Артемий Ермилыч Каблуков, облачённый в дорогой, однобортный, по моде, костюм-тройку, оставив на руках обалдевшей Агаши котелок и подбитую соболем шубу, шагнул в столовую, торжественно неся перед собой большую круглую коробку из шляпного магазина. В эту минуту, разодетый и гладко выбритый, он более выглядел барином, чем титулярный советник в отставке господин Иванов в старой домашней куртке.
– Доброго здоровья вам и семейству вашему, ваше благородие! Благополучия дому сему! – Каблуков перекрестился на восточный угол, где полагалось быть иконе, и низко поклонился, всё ещё прижимая к руке объёмную поклажу.
– И вам здравствовать, Артемий Ермилыч, – проговорил Иванов, стараясь не показать свою растерянность и удивление.
– Прости ты нас, ваше благородие, дураков! – загудел его голос над коробкой. – Недоглядели за мальчонкой! Думали, ну, смотрит и смотрит собачек, кому от этого плохо. А вишь, как получилось. Животное, что с него спросишь! Но мы его того... отослали. Склад на другом конце города сторожит. А это вот взамен повреждённой шапочки, – господин Каблуков поставил коробку на пол. Наклонившись, поднял крышку и с ловкостью заядлого фокусника вытащил на свет божий новёхонькую зимнюю шапку боярского фасона, отороченную мехом котика:
– Не побрезгуйте, а то вчера от шапочки Алексея Петровича одна слюнявая ветошь осталась.
Свернув и положив на стол газету, что несколько помогло справиться с новым неожиданным потрясением, Пётр Алексеевич строгим голосом приказал Алеше поблагодарить гостя и принять подарок.
Вежливо поблагодарив Артемия Ермиловича и подхватив шапку и коробку с криком: «Я примерю!» – Алёша шустро выскочил из столовой.
– Ты проходи, Артемий Ермилыч, будь гостем. Чайку с нами попей. Лиза, кликни Агашу, что она там? Прибор пусть подаст и чаю свежего заварит.
Лиза и Анна чинно присутствовали за столом, ожидая, пока гость выпьет первую чашку чая. Купец чай и припасённые Агашей и постные – по калужскому способу – пирожки и рябиновую пастилу нахваливал. Поговорили о погоде, о торговлишке («идёт себе потихоньку...»), и когда все обязательные нейтральные темы были уже исчерпаны, Каблуков, вместо того, чтобы откланяться, вдруг сказал:
– Ты не обессудь, ваше благородие, мы не чужие друг другу люди, я ведь тоже в этой усадьбе вырос, так что скажу попросту. Продай ты её мне.