– Нет, дорогая моя, – облаченный в домашний костюм барон по очереди расцеловал своих дочек в обе щёчки. – Это нам для тонуса, дело важное обсуждаем. А вы бы, раз уже готовы, собрались бы и навестили своих подружек, – проговорил барон, настойчиво выпроваживая немного встревоженных сестёр за дверь. – А то они, поди, скучают без батюшки, места себе не находят.
Разлив в маленькие рюмочки пахнущую смородиновым листом настойку, Карл Карлович вытащил притихшего Пётра Алексеевича из глубокого кресла и усадил на стуле рядом с письменным столом. Посмотрел на него, как строгий экзаменатор на сдающего экзамен студента.
– Давай-ка, Петя, мы с тобой махнём по глоточку, для ясности ума. Пожуём, что Бог послал, и обсудим, как тебе финансами нужно будет распорядиться и как в столице на первых порах устроиться.
Отставной титулярный советник безропотно взял рюмку. Барон звонко ударил своей, изображая чоканье. Они выпили, зажевали буженинкой с маринованным огурчиком.
Пётр Алексеевич тяжело вздохнул. Судьба его усадьбы была решена.
Домой Пётр Алексеевич отправился поздно, к этому времени девочки фон Людевиг вернулись от его детей с сообщением, что дома все в порядке, только Лиззи и Анни встревожены его долгим отсутствием. Он поехал на пролётке барона, попросив кучера не торопиться, ехать шагом. За долгим обсуждением разных «наполеоновских», как пошутил Карл Карлович, планов господин Иванов так и не сообразил, что он скажет детям, как объяснит... И теперь, в ночи, пытался собраться с мыслями, подобрать правильные, убедительные фразы.
В тяжёлых размышлениях он не сразу понял, что давно уже никуда не едет. Выглянув из пролётки, увидел, что остановились они возле часовни.
– Вот, ваше благородие, – пробурчал из глубины тулупа кучер. – Извини, ежели не угодил. Тока скажи, к дому в момент подлетим.
– Нет, голубчик, спасибо, это то, что надо, – от благодарности к чуткому простому человеку Пётр Алексеевич прослезился. Он отпустил кучера совсем и, вытирая платком глаза, поднялся по ступеням ко входу. Снял шапку, перекрестил лоб и отворил дверь. В часовне было тепло и очень тихо, слышно, как потрескивали горящие перед иконами свечи, мягким золотом сиял оклад.
Он встал на колени перед Казанской иконой, что так любила его Софьюшка, и начал молиться. Так истово и яростно он молился только раз в своей жизни, в день, когда доктора, собравшись в его доме на консилиум, сообщили, что остаётся ждать только чуда. Они ничем более не могут помочь измученной «грудной жабой» и потерявшей все жизненные силы женщине, его жене...