— Пап! — в Нике поднимался протест. Отнюдь не избалованная девчонка, привыкшая получать всё, чего только её душа захочет, говорила в ней, а обеспокоенная дочь. — Опять перелёты и командировки? Ты с ума сошёл?
— Да сколько раз тебе ещё говорить, что твой папка здоров как бык, а? Заладила одно и то же. Уже на обследование меня отправила, а всё не успокоишься.
Ника обиженно поджала губы. Конечно, она не успокоится. Это ведь её отец. Сейчас общение такого плотного и частого формата станет обыденным, войдёт в привычку, в норму, а сойдя на минимум, Веру снова посетит подозрительность и бурная фантазия. Ну, не нравились ей перемены. Никак не нравились.
За разговором с отцом Ника чуть не забыла о Юльке и своём шпионаже. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как Дамир уехал один из ресторана. Уже можно и подруге позвонить, спросить: «Как она?», «Как всё прошло?». Уже это не вызовет каких-то подозрений. Она не стала звонить и писать сразу же, как увидела, уезжающего обмудка, чтобы ненароком себя не выдать, но сейчас-то уже можно.
— Пап, — Ника вздохнула, перевела взгляд на ресторан напротив, — Вечером созвонимся. Хорошо? — голос дрогнул. На ступеньках появилась её Юлька.
Девушка говорила с кем-то по телефону и очень активно жестикулировала. Её лицо было раскрасневшимся, что даже Вере с такого расстояния было заметно.
Вероника быстро попрощалась с отцом, рассчиталась за кофе, оставив на чай, и готова была рассекретить себя, подойдя к подруге, но к ней подошёл тот, кого Ника вообще не ожидала увидеть.
Стоя в распахнутых дверях кофейни, Ника смотрела, как Юля махала руками в сторону подъехавшего такси. Она топала ногами, что-то выкрикивала, упрямо складывала на мгновение на груди руки и тут же поднимала их, чтобы снова приняться жестикулировать.
Задняя дверь распахнулась. Из машины вышел мужчина, похожий со спины на мужа Ники, и тут же схватил Крапивницкую за шею. За глотку. Будто хотел придушить. Грубо толкнул её в сторону открытой двери машины, обернулся, оглянулся, словно опасался чего-то, и показал своё лицо во всей красе.
— Даня? — онемевшими губами прошептала Ника, застыв как вкопанная.