пороге
лавки, открыла рот, собираясь завизжать по милой девичьей
привычке, как при виде мыши. Спасения не было.
Мир изменился окончательно, превратившись из страны игрушек в
арену смертельного поединка. Спасения не было, но металлический
набалдашник трости вдруг придал уверенности — нет, он не безоружен.
Японец вновь с диким воплем опустил свою саблю, но тело Николая
отреагировало мгновенно. Сабля оказалась отбита в сторону, руки
перехватили трость, и тяжёлый бронзовый набалдашник с размаху
впечатался уроду в переносицу, и второй раз, на обратном движении,
в висок. Мерзкая рожа раскололась пополам, и тело полицейского
рухнуло к ногам Николая, кажется, уже бездыханным. И лишь затем в
памяти всплыло — субботние уроки, учебник Соколова и фехтмейстер,
пытающийся хоть чему-то научить отчаянно скучающего подростка…
Подбежал принц Георг2, протянул платок, и Николай прижал его к
лицу, пытаясь остановить заливающую глаз кровь. Следом за ним
появился Шевич3, опередив всех остальных, и цесаревич сказал
ему:
- А ведь вы были правы, Дмитрий Егорович, а мы все - нет. Япония
вовсе не так безопасна, как кажется.
- Да, Ваше Высочество, истинно так. Самурайская фракция имеет
большую силу и ненавидит всех иностранцев без разбору. Однако
позвольте мне привести доктора…
Шевич убежал вновь, а возле Николая собрались ехавшие следом
офицеры свиты. Поднялась суета, японцы метались и верещали, галдели
сбежавшиеся русские, и на фоне всего этого цесаревич, просто
стоявший и зажимавший платком рану, выглядел образцом спокойствия и
невозмутимости. Заметив Ухтомского4, Николай обратился к нему,
указывая на труп:
- Эспер Эсперович, кто таков был этот урод?
- Японский городовой, Ваше Высочество… нижний полицейский чин.
Среди них много бывших самураев…
- Благодарю вас…
Ум Николая продолжал работать как-то по-другому. Ощущение
бесконечного праздника жизни, всегда сопровождавшее его с раннего
детства, бесследно исчезло, и странные, непривычно-взрослые мысли
роились в голове. Возникали вопросы, строились умозаключения… это
было ново, необычно, и в чём-то даже увлекательно.
Кровь продолжала литься ручьём, как оно обычно бывает даже и при
мелких ранениях в голову, и Николай почувствовал слабость. Хозяин
лавки, возле которой всё произошло, медник, заботливо предложил
подушечку для сидения. Цесаревич опустился на неё, прямо на край
приподнятой над землёй деревянной платформы, образующей пол лавки.
Прибежали стремглав Шевич и фон Рамбах5, доктор жутко волновался, и
у него тряслись руки. Как нарочно, он не взял в эту поездку свой
саквояж, над которым прежде все смеялись, называя походной аптекой.
К счастью, владелец соседней лавки, торговец тканями, уже спешил с
полотном для перевязки, да и у самого Рамбаха в карманах нашлись
бинты и вата. Николай постарался несколькими фразами ободрить
несчастного доктора, жена медника принесла тазик для мытья рук и
несколько кастрюлек. Волков6 по требованию врача зачерпнул воды из
протекающего по выложенной досками канавке прямо вдоль улицы,
кристально-чистого ручья, и поставил её кипятиться на тут же
принесённый из третьей лавки примус. Сочувствие простых японцев не
вызывало сомнения, местные жители явно испытывали стыд и неловкость
за происшедшее, и всячески старались угодить русским.