Но Баскурту глянулся черный как смоль уродец. Почему так
произошло? Парень не смог бы ответить и сейчас. Только иногда,
когда молодой батыр задумывался над этим вопросом, то вспоминал
картину: двое дюжих конюхов, скрутили петлями аркана непокорного
жеребца. Третий же неспешно достает из поясных ножен длинный тесак,
и как бы невзначай подходит к лошадиной шее с боку; темно-синие,
бездонные как омут глаза, полные страха и мольбы… так смотреть
может только разумное существо. Баскурт выхватив саблю, отточенным
взмахом выбил уже занесенный над животным тесак из руки коновала.
Сына самого Карабек-бея ослушаться не посмели, и жеребенка
отдали, хоть и не бесплатно. Баскурт ни разу не пожалел что спас
уродца. Безмолвная и внешне уродливая скотина стала верным
спутником и, пожалуй, другом. Верным другом.
Вот и сейчас, молодой охотник, лежа на вершине холма не боялся.
Ну, почти не боялся. Абсолютно бесстрашны, а от того беспечны
только полные идиоты, и батыр это знал. Страх, вовсе не что-то
реальное, а лишь то, что могло бы быть, что может произойти при
некотором стечении обстоятельств. Страх это выдумка, защитный
механизм, в древние времена спасавший одетых в шкуры диких людей от
диких же животных, когда любой шорох означал опасность. "Услышал
странный шум в кустах? Беги! Там волк!" И не важно что там
вовсе не волк, а полевка шуршит палой листвой. Остальное дорисует в
воображении древний инстинкт – самосохранение. Бояться неведомого –
глупо. А вот опасаться реального – логически верно.
И сейчас Баскурт опасался нескольких вещей одновременно, начиная
с острых как засапожный нож когтей и зубов куртага, и закачивая
тем, что облава сорвется, отец даст нагоняя и вновь, на
протяжении нескольких месяцев, придется выслеживать эту стаю пряча
взгляд, боясь посмотреть в глаза людям. Будут тыкать пальцем: "Тебе
доверили, а ты и не справился…"
Из абсолютно ненужных и откровенно глупых рассуждений, Баскурта
вывел громкий "хлюп", с которым корова-приманка завалилась на
бок, засучила ногами, фонтанируя алым из порванных артерий, и
выдыхая кровавые пузыри из разодранной трахеи. Куртаги заглотили
наживку, оставалось не менее сложное – подсечь.
Охотник чуть приподнял голову от земли. На самом горизонте
обозначилось явное шевеление. В бинокль было видно как не менее чем
три десятка куртагов самых разных возрастов, от мягкопанцирных
первогодков, до притворно-неуклюжих, "стариков" с шипастыми
панцирями несутся к свежезарезанной корове.