Вкус крови на губах, которых я не чувствую.
Знакомое прикосновение.
Потом вдруг оказывается, что я стою, опершись руками о стол, и
мое тело колотит мелкой ледяной дрожью, а обер-полицмейстер Антон
Кречмер медленно пятится, машинально положив руку на пистолет за
широким кожаным ремнем.
Она начала вставать. Сперва неподвижное тело вздрогнуло, и это
было похоже на конвульсию — ту конвульсию, которая часто теребит
уже безжизненное тело, точно Госпожа Смерть, забавляясь, проводит
когтистой лапой по остывшим уже человеческим мышцам. Я стиснул
зубы, мимоходом отметив, что вкус крови оказался неиллюзорен, я
действительно прокусил губу, когда вытаскивал что-то из черного
колодца. Вытаскивал что-то из смерти.
Тело дрожало все сильнее, его мышцы судорожно сокращались,
отчего руки и ноги плясали, как в лихорадке. Обычные женские руки и
ноги, не тронутые еще ни окоченением, ни пятнами трупного гниения.
А потом она начала подниматься. Ее движения уже не были
человеческими, они были медлительны и… я часто пытался подобрать
нужное слово, но ни разу у меня этого толком не получалось. Как-то
не по-человечески механичны, скупы, аккуратны. Работали мышцы,
суставы, но работа эта уже выполнялась не тем, кто обычно занимал
это тело.
Она поднялась на колени и только тогда я смог ее толком
разглядеть. Действительно, женщина, просто домашнее платье залито
кровью и частично превращено в лохмотья. Фигура вполне крепкая, и
кожа хорошая — на первый взгляд покойной не больше тридцати пяти.
Однако сейчас я руководствовался не только глазами. Сейчас я
чувствовал ее — но не ту ее, которая с липким треском пыталась
оторваться от залитого засохшей кровью пола, а ту часть ее, которая
была доступна теперь лишь мне.
Она поднялась, и Кречмер отошел еще на шаг. Я мог его понять.
Головы у женщины не было. Было что-то на плечах, по очертаниям
напоминающее капустную головешку, сплюснутую с нескольких сторон и
как будто побывавшую под колесами у экипажа. Ни кожи, ни волос
нельзя было рассмотреть под коркой крови. Лишь несколько пластинок
черепа, кажущихся серыми при таком освещении, неровно топорщились,
вылезая из этого месива, как кусочки какой-то сложной и сломанной
шкатулки.
— Гпрхщщщ… — остатки ее рта открылись, обнажив
свисающую кайму бывших губ и причудливо разбросанные по остаткам
нёба зубы. — Пхщщщ…