Не люблю Москву весной. Особенно ранней. Не люблю, когда
сигареты заканчиваются. И очень не люблю разборки между ковенами.
Тем более такие – пустые. Тем более, когда одна из сторон нещадно
тупит и бестолково крысится. Такие разборки навевают смертельную
скуку.
А светлые именно крысятся, потому что Дария, на удивление, своих
держит чуть ли не в аскезе, поводок из цепких лапок выпускает ровно
настолько, чтобы он совсем не пережал горло темной диаспоре. А вот
светлые… у светлых в последнее время что-то не задалось. Возможно,
потому что единой верховной у них нет и, если верить нашим
предсказателям, в ближайшее время и не предвидится. Они теряют
силы, влияние, а года два назад начали стремительно терять и ведьм.
Не в кровавых бойнях или все тех же разборках, нет. Светлые просто
переходят к Дарии.
Совет за этой миграцией, конечно, следит, но пока предпочитает
не вмешиваться, да и поводов особых нет. Не было, по крайней мере,
до прошлой недели, когда одна тупая ведьма в порыве ревности убила
другую тупую ведьму. Но и это не то чтобы повод… Так… кошки на
крыше сцепились. Из-за этого никто шевелиться не станет.
Вот только… Только с одной стороны, Дария, конечно, права,
крепостное право давно отменили. С другой, если так пойдет и
дальше, светлых в Москве просто не останется, а это плохо. Плохо,
потому что город не сможет без светлых, сожрет сам себя. Проходили
уже, повторять не тянет.
А поэтому, шагая по спящей улице, к супермаркету, покупая пачку,
с удовольствием затягиваясь, я думаю о том, пора ли уже влезть или
стоит еще понаблюдать. Возможно, баланс восстановится сам собой.
Все-таки светлые, как минимум, рожают чаще темных, все-таки и
обратную миграцию никто не отменял, и внутреннюю тоже.
-… слишком много, цифры не бьются, понимаешь? – пробивается в
сознание тихий, шелестящий, как листва, голос Юры, когда я почти
докуриваю. Иной стоит напротив, подняв воротник пальто, пряча в его
складках от ветра длинный, с небольшой горбинкой нос, хмурится.
Юрка, вообще весь длинный и нескладный, как будто застрял в
подростковом возрасте, хотя на самом деле пять лет назад разменял
третью сотню лет. Высокий, тощий, с прыгающей, нервной походкой и
вечно красными глазами. Данилевский никогда не смотрел в глаза
собеседнику, был законченным ипохондриком, терпеть не мог, когда к
нему вваливались без стука или отрывали от бесконечных таблиц, карт
и пыльных архивов. С ним мало, кто мог сработаться, но и второго
такого же я бы вряд ли нашел, а поэтому когда-то сделал все, чтобы
Данилевский остался в Совете.