Я разминаю изменившиеся руки, плечи, шею, привыкая к себе
старо-новому, стараюсь отрешиться от такого вкусного, манкого ада
Лебедевой.
Попробовать его хочется невероятно, растереть на языке,
посмаковать. Чистый грех, сла-а-адкий.
Я с сожалением в последний раз провожу вдоль венки на шее Дарии,
заставляю себя оторвать пальцы от нежного горла и смыкаю руку на
запястье уродца, и в этот раз у меня получается. Под пальцами
крошится обугленная плоть, чувствуются переплетения вен, жил, мышц.
Оно теперь горит, как факел. Пламя ведьминского костра перекинулось
с рук на тело и ноги, даже башка пылает долбаным факелом.
Тварь воет и рычит. Сопротивляется. Он невероятно
сильный для человека, но слабый, как котенок, по сравнению со мной,
даром что такой огромный.
Запястье ломается зубочисткой, крошится кость под моим
давлением, потому что я не отпускаю. Не отпущу, пока
не….
- Отойди, - вдруг поворачивает ко мне голову Лебедева,
открывая наполненные адом глаза. Голос ее звучит ровно,
безэмоционально, совершенно не так, как должен звучать у ведьмы,
чье горло было в тисках какой-то дряни еще секунду назад. –
Зацепит, - и отворачивается, больше никак не показывая, что
замечает меня.
Отреагировать я не успеваю и не то чтобы хочу. Я хочу
понять, что тут вообще творится.
А Лебедева просто делает шаг в сторону этого. Языки
пламени обнимают тонкое, изящное тело, льнут к нему, целуют щеки,
шею, высокую грудь. Жар такой сильный, что, сталкиваясь с прохладой
раннего утра, приподнимает черные волосы, прижимает к телу белую
ткань шелковой рубашки.
Дашка делает еще шаг, ад ее набирает силу. Густеет,
темнеет, разливается. В воздух поднимаются камни и ветки, осколки
какого-то битого стекла, пустые банки. В общем все то, что валялось
до этого вокруг заправки. Я слышу, как гудит металл, рвется
иссохшая резина шлангов на колонках, хрустит пластик. Ноги
Лебедевой больше не касаются земли. Еще миг назад, замершие в
пентаграмме ведьмы дергаются, раскрывают рты в едином жадном вдохе
и валятся на асфальт. Как куклы, которым одним махом обрезали
веревки.
Я дышу часто и жадно…
Сладкий-сладкий у Лебедевой ад.
… но не свожу взгляда с Дарии и твари. Любопытство – не
праздное, мне надо понимать. Это мой город. И я понимаю, наконец
доходит. Ведьмы, пентаграмма, даже этот огонь не для твари. Они для
Дашки, ее сдерживали. Верховную и ее ад.