Но, так или иначе, а теперь он почти
уже закончил главное дело своей жизни. Для его завершения не
хватало только последнего, самого важного деяния. Хотя и того, что
он уже сделал, вполне доставало, чтобы обрести способности, о
которых расстрелянный два года назад Глеб Бокий мог только мечтать.
Стать их обладателем он так и не сумел. Зато кое в чем продолжал
помогать бывшему адепту своей секты и после собственной смерти.
Беглец даже усмехнулся про себя, подумав, до какой степени
заблуждались они все: те, кто каждую субботу приезжал в Кучино,
чтобы практиковать приближение к природе.
Кое к чему они, однако, и в самом
деле приблизились.
4
Доплыв под водой до улицы Колодезной,
беглец выбрался из реки, отряхнулся, будто пёс, и двинулся к своей
полуторке. Рана в боку всё ещё беспокоила его, однако он ощущал:
она начинает затягиваться. Повезло, что пуля прошла навылет. Металл
в ране – это было бы уже серьёзно. Вытащить пулю сам он вряд ли
сумел бы. Так что пришлось бы, хочешь – не хочешь, искать врача. А
потом ещё и обеспечивать его молчание. Да, тело бывшего адепта
бокиевской секты приобрело невероятные способности к самоисцелению.
Лишь металл в ране мог помешать её заживлению. По крайней мере,
пока что дело обстояло так. Хромоногий беглец верил всем
сердцем: скоро и это изменится.
Прижимая руку к правому боку, беглец
доковылял, никем не замеченный, до грузовичка. И, забравшись в
кабину, отжал как мог, промокшую насквозь одежду. Шапку он потерял,
пока плыл, будто новый Ихтиандр, под водой. А драповое его пальто,
и без того – тяжёлое, после купания в Яузе и вовсе сделалось
неподъёмным. Да ещё и воняло теперь какой-то химией.
Однако совсем не это выводило беглеца
из себя, когда он, сидя в тёмной кабине полуторки, воевал со своими
мокрыми тряпками.
Да, первой вещью, приводившей его в
ярость, была непредвиденные хромота, которая у него возникла. Если
бы только знать, что он вдруг возьмёт, да и охромеет, когда этот
гороховый шут, Антон Топинский, испустит дух!..
Но вторая выходившая его из себя вещь
оказалась, пожалуй, похуже первой. Из-за неё, этой вещи, он так
стискивал зубы, что ощущал, как хрустит эмаль. А пальцы его
сжимались в кулаки так, что ногти пропарывали кожу на ладонях. И,
глядя на своё отражение в зеркальце, что имелось в кабине, он даже
в сумерках видел, как вздулись вены у него на шее, и как
побагровело, чуть ли не до черноты, его лицо.