Кто у нас еще на шестом курсе? С анкет на него смотрели знакомые
лица: Джагсон, Долохов... они его боятся, а страх — это не то, что
ему сейчас нужно. Крэбб! Вот тут уж страха нет ни капли. А
стараться будет за двоих, а то и за троих. Значит, шестеро. Нужны
еще двое... Так, кто это? А, Блишвик... Неглуп, из библиотеки не
вылезает. Годится. И последним станет... да, Флинт. Он да Треверс —
единственные, кто уже сейчас готовы к ЖАБА.
Уф-ф, список составлен.
— По правилам Игр Школяров, к участию в испытаниях допускаются
особы обоего пола не моложе четырнадцати лет, — процитировал он,
заглядывая в длинный свиток пергамента. — Количество участников —
восемь. Сейчас я назову фамилии тех, кто войдет в команду нашего
факультета.
Сидящие на диванах и креслах замерли, не сводя взгляда с фигуры
в центре гостиной.
— Джералд Треверс, Агата Урхарт, Бернадетт Мальсибер, Айрин
Монтегю, Кевин Фарли. Старосты курсов за свои успехи в учебе
зачисляются в команду.
— А как же я? — недоуменно протянул Макнейр, приподнимаясь со
своего места.
Декан холодно посмотрел на него поверх листа со списком.
— С такими оценками, как у вас, Макнейр, следует сидеть и
помалкивать. Продолжаю: Бертина Крэбб... — веснушчатое некрасивое
лицо просияло, став на мгновение почти хорошеньким. — Эбнер
Блишвик... — долговязый шестикурсник, похожий на одуванчик из-за
своей густой вьющейся светлой шевелюры, от радости даже подпрыгнул
в кресле. — И Годвин Флинт. — Плотный здоровяк-семикурсник с
простодушным широким лицом и веселыми голубыми глазами покраснел от
удовольствия. — Завтра после ужина начнем готовиться к Играм.
Гостиная оживилась. Счастливчики принимали поздравления,
отвечали на подколки и вопросы, одновременно обсуждались будущие
испытания и строились предположения по поводу того, как поведут
себя заокеанские гости.
Из общего гула выплыл возмущенный девичий голос:
— Почему этой уродине такая честь?! Я что, хуже нее?!
Создавая Эделию Розье, природа постаралась на совесть. Если что
и признавали все факультеты и преподаватели безоговорочно и
единогласно, так это ее редкостную красоту. Ума при такой внешности
от нее никто не требовал, но, к счастью, дурой она и не была.
Гнев Эделию не красил: на лице выступили красные пятна, губы
побелели. Она вскочила и, сверкнув на декана злыми васильковыми
глазами, повторила: