[2] Кажан (бел.) – летучая мышь.
– Нет, месье ле Михусье, к моему
прискорбию я ваше приглашение принять не могу. Во-первых, не имею
привычки праздновать половину дела – сессия всё-таки не сдана, а
во-вторых, я завтра рано утром уезжаю на родину – дела рода каникул
не знают, увы.
Миша
Плавтович[1], одногруппник, которого за
лёгкий дефект дикции дразнили «французом», на что он совсем не
обижался, пытавшийся уговорить меня на празднование конца семестра,
был разочарован. И если первый аргумент оспорить мог попытаться –
например, предложив праздновать начало каникул, то второй был не
убиваем. Нормы приличия даже уточнять, какие именно дела меня зовут
не следовало, а уж тем более спрашивать, нельзя ли их отложить. А
дела были – Суслятин закончил первый этап строительства на
«нулевом» уровне, требовалось принять объект, подписать документы и
запустить строительство форта на первом уровне. Ну, а ещё нужно
было закончить работу над подарком города, и физически – нанести
свой герб на двери кабины, ибо нефиг, и поговорить лично насчёт
него с графом Сосновичем – пояснить резоны своего
«выступления».
Машенька в этот раз со мной ехать не
собиралась, тем более, что из Смолевич я собирался ехать сразу в
Викентьевку, не только на свадьбу, но и для инспекции. Но, несмотря
на это, к Мурлыкину мне заехать было нужно – их канцелярия всё-таки
выродила документы на приобретение автофургона и мне, как продавцу,
требовалось подписать их и передать товар до Нового года. Исходя из
всего этого, я выезжал не в шесть утра, как обычно, а после девяти,
но для многих студентов и это было ранним утром, так что не обманул
я Мишу.
По Могилёву бегать не пришлось,
Василий Васильевич перегнал старый фургон к жандармерии сам. Я
поставил свой чуть в сторонке и подошёл к продаваемому – проверить,
не забыл ли в нём чего-то своего, и всё ли там в порядке. Когда
проверял клапан для документов над лобовым стеклом, откинув для
этого вниз солнцезащитный козырёк, с улицы раздался голос:
– Так, а кто это тут… Ух ты, ещё и
там открывается?!
Я обернулся и увидел жандарма лет
двадцати восьми с нашивками унтер-офицера. Что-то такое
шевельнулось в голове, в памяти, что стала почти идеальной
стараниями деда.
– Я так понимаю, вы унтер
Семёнов?
– Да, а вы, ваше благородие?.. – это
он перстень разглядел, перчатки-то я, копаясь внутри, снял.