— Домой, — я проговорил это слово так, словно пробовал его на
языке. — Давайте лучше я запишу ваш номер, а затем позвоню и сообщу
свой. Есть вероятность, что я сегодня съеду из дома.
— Без проблем, — осунувшийся Пирогов посмотрел на Веронику и
приложил светящуюся спокойным синим светом руку к её плечу. — Я всю
ночь буду в клинике. И завтра весь день.
* * *
Как оказалось, мой мотоцикл не мог потягаться в скорости со
слухами. Когда я доехал до отцовского особняка, весть о том, что
моя сестра жива и в скором времени будет здорова, не только уже
донеслась до него, но и успела обрасти слухами. Братья и сёстры
считали необходимым подойти ко мне и пожать руку.
Не было только Станислава. Но его я и не ждал, потому что знал:
он затаил на меня злобу и обязательно отыграется.
А вот отец удивил. Он попытался разговаривать со мной так,
словно утренней беседы не было. Словно Дмитрий Анатольевич пытался
стереть из реальности все резкие слова, которыми он бросался. Но
при этом даже не извинился.
— Руслан, — сказал он совсем другим голосом, в котором теперь
слышались родительская любовь и уважение, — как я рад, что Вероника
будет спасена! Ты даже не представляешь! Я уже готовился к худшему,
но тут, слава небесам, всё образовалось! Я вызвал светлейшего князя
Юрьевского, чтобы отметить это событие!
Я посмотрел на него, как на диковинную реликвию. Во-первых, я
всё-таки ожидал извинений, а, во-вторых, был занят совершенно
другими мыслями. Мне не давало покоя, что я был ограничен в
финансах. Деньги — это обычный инструмент, не лучше и не хуже
остальных. И большая часть моей мыслительной деятельности была
направлена как раз на разрешение финансовых вопросов.
— Небеса тут ни причём, — тихо проговорил я, глядя ему прямо в
глаза. — Это я съездил к Пирогову и обо всём договорился. То есть
сделал то, что ты за все прошедшие годы не удосужился сделать.
Дмитрий Анатольевич даже в лице изменился. Бритое и отёкшее оно
стало ещё противнее от того, что уголки губ опустились, а глаза
поблёкли.
— Я думал, что ты хочешь извиниться за своё поведение, и
посчитал грядущее выздоровление Вероники хорошим знаком, —
проговорил он так, словно зачитывал поминальную оду над моей
могилой. — Но, как оказалось, ты предпочитаешь хамство родственным
отношениям.
— Отец, — проговорил я, полностью переключаясь в эту реальность.
— Ты о чём? Ты в моём воспитании участия не принимал. Меня
поднимала Вероника. Ты чуть ли от радости не скакал, когда решил,
что я умер, — это я, конечно, присочинил для красного словца. — И
очень расстроился, когда понял, что я жив.