такую необходимость, и
потому, что Она позволяла ему это.
Продолжал чувствовать, потому что Она хотела, чтобы он ощутил всё.
Все эмоции, что копились в Ней долгие годы. Всю боль, что испытала
Она, узнав о предательстве.
Джонс
рухнул на колени. Пальцами он пытался разодрать тугой ворот, дабы
унять нестерпимое першение отвыкшей от воздуха гортани
и вновь до его сознания дошел очевидный
факт… У него были пальцы. Не клешня. Не уродливое щупальце. Самые
обычные человеческие пальцы, с самими обычными розоватыми ногтями.
И кожа была не гнилостно-горчичного оттенка, покрытая склизкими
выделениями, струпьями, наростами и прочей мерзостью. Она была
гладкой, чуть бледной, но такой… живой. Такой приятной. Казалось,
он осматривал собственные руки целую вечность. Вертел их перед
глазами, задирал новенький, с иголочки, расшитый серебром и золотом
кожаный плащ, чтобы оглядеть и предплечья. И волосатую грудину, на
которую легла самая обычная, чуть
седая борода. Не мерзкие извивающиеся щупальца, а борода! Волосы в
ней были прямые, лоснящиеся, что даже и не думали топорщиться.
И такие же были на голове, больше не выглядящей как лысый
желеобразный мешок. Как осьминожья черепушка.
Ровно таким
его запомнила Калипсо. Брутальным, сильным, едва ли считавшимся с
чужим мнением. Живым. Неверие, шок, радость и печаль: калейдоскоп
эмоций проносился на его лице с живой мимикой, от которой запертый
в туше мертвого монстра пират успел давно-о-о
отвыкнуть.
– Как
невежливо игнорировать свою Богиню, – Калипсо удручённо покачала
головой.
И он бы
ответил. Он бы не игнорировал, если бы каждая новая секунда в
старом своем теле не приносила Дейви экстаз, сравнить который было
и не с чем. Апогеем стал гулкий однотонный ритм, что ощущался
пиратом в области груди. Сердце. Когда-то вырезанное им самим
сердце, что оберегало бы морского волка от всевидящего ока Богини,
сейчас билось в груди его, разнося теплую кровь по организму.
Казалось, он даже чувствовал, как та течет по венам и артериям
внутри него, но… разве подобное возможно? Дейви не знал. Как не
знал и того, что все это сотворила для него
Калипсо. Все это существует, покуда есть
на то ее желание, покуда волей ее удерживается душа смертного в
комфортной для него форме. Комфортной, но не
естественной.
Словно новорожденный ребенок, бравый
пират с нуля учился дышать. Учился видеть, слышать, стоять, ходить,
разговаривать. Как маленький игрался с собственным телом, то
затягивая чуть хрипловатым басом давнюю мелодию, едва ли не плача
от счастья, то оглаживая мясистыми пальцами жёсткие волоски в
лоснящейся бороде, наслаждаясь ее объемом и шершавостью, а иногда
совершал глубокий вдох, задерживая дыхание, дабы отчетливей ощутить
рёв собственного мотора, да услышать течение своей же крови в
ушах.