И, махнув мне на прощание, он, не спеша, ушел. Ох, непростой
этот паренек — садовник. Не прислуга, не принадлежит к какому-либо
дому, по крайней мере, у меня такое впечатление. И при этом очень
много знает и много чего себе позволяет. Надо разобраться в местной
иерархии.
Сходив за водой, я вернулся наверх и снова раздернул все
занавески. Мне нравился этот яркий свет. В моем настоящем мире
такого не было. Точнее, был где-то в южной части Земли. А в Москве
большую часть года — серость, и на небе, и под ногами: асфальт,
лужи или побитая солью снежная каша.
Оглядевшись, раздумывая, откуда начать мытье полов, я заметил,
что на одном из белых мольбертов закреплен холст. Мольберт, словно
стесняясь этого, стоял в дальнем углу помещения, поэтому и попался
на глаза не сразу.
Подойдя ближе, я развернул его холстом в комнату. Картина была
доделана лишь наполовину, но даже в таком виде, она была словно
живая. Глядя на нее, казалось, что линии, очерчивающие границы
форм, в данном случае — гор и далекого жилья, подвижны. Они
колеблются, утрачивают ясность, размываются. И от этого настолько
реальны, что с картины даже веет легкий ветерок, а если протянуть
руку, то можно коснуться дерева, намеченного пока только мазками на
переднем плане. Увлекшись разглядыванием деталей, я совершенно
забыл про уборку, да и вообще — где нахожусь.
— Ты что делаешь? — вырвал меня из созерцания окрик сзади.
Отдернув руку, я обернулся. В студию вошел Остилья. В этот раз
один, без своего приятеля. Гнев, презрение, ненависть создали на
его лице такую маску, что казалось, она сейчас затвердеет, а позже
ее можно будет снять и просто носить в руке.
— Убираю студию, как и велено, — примирительно произнес я.
— Ты ТРОГАЛ картину! — взвизгнул Остилья, хватаясь за висевший у
него на поясе хлыст. — Никому! Не разрешено трогать картины!
«Психопат», — только и успел подумать я. В следующий миг
Остилья, взмахнув хлыстом, резко послал плеть в мою сторону. Я мог
увернуться. На трюках порой требовалась и более быстрая реакция. Но
решил, что если Остилья попадет по мне, это его успокоит, и он
уберется. Поэтому лишь слегка развернулся, позволяя хлысту задеть
себя по плечу. Это оказалось огромной ошибкой.
Не знаю, что за чудо плеть была в руках неуважаемого дона,
только ее удар почти выбил из меня дух. Рука сразу отнялась — я
вообще перестал ее чувствовать, как и шею, и часть спины. Пока я
хватал ртом воздух, Остилья, подскочив, пнул меня ногой, отчего я
кубарем покатился по полу.