Он поднялся и тут же оглянулся. Мужик, прибежавший на помощь,
гнал ырку прочь, в поля, грозя ему факелом. Ырка шипел, щёлкал,
тянул когтистые лапы, но огня, видно было, боялся страшно.
— Ну, чего зенки пялите? — крикнул мужик. — Дуйте за ограду, да
живо!
Дважды ему повторять не пришлось. Василий захромал вверх по
холму, к частоколу, торопясь изо всех сил. Ворота он миновал
третьим, следом вбежал мужик, притворил створку и запер
перекладиной.
Пока Василий пытался отдышаться, мужик поднял крик, размахивая
руками — и свободной, и той, что с факелом. Лицо у него было
красное, безбровое, усы русые, борода совсем седая, а волосы до
плеч, перехваченные ремешком, серединка наполовинку, русые с
сединой. Здоровый, крепкий, в вышитой подпоясанной рубахе навыпуск,
он возвышался над Марьяшей, как гора.
А у неё — теперь стало видно — волосы были рыжими.
Мужик кричал, что у всех дочери как дочери, а у него
вертихвостка, и всё-то у ей в одном месте свербит, распоясалась —
отходить бы её батогами. И сколько ей ни талдычь, всё одно улизнёт,
и змей-то ей этот дороже родного тятьки, и голова-то её дубовая,
ворота притворить запамятовала...
Марьяша тоже огрызалась и размахивала руками. Василий даже
подумал раз или два, не задела бы она отца-то сковородой.
Наконец Волк не выдержал. Он не любил, когда люди ругаются, а
потому, залаяв, бросился между ними. Мужик поглядел на него и
мгновенно умолк, как будто его выключили.
— О, — с удивлением и как будто с уважением сказал он чуть
погодя. — Ярчук, не иначе!
Марьяша тоже присмотрелась.
— Да не, какая-то помесь таксы, — сказал Василий. — Даже не
знаю, с кем. Линяет страшно.
Теперь мужик уставился уже на него и осмотрел всего, от
кроссовок до волос. У Василия даже руки невольно потянулись, чтобы
их пригладить. А, бесполезно, после такого бега торчат во все
стороны!
— Ты откель, человече? — спросил мужик, щуря светлые глаза. —
Какого роду-племени, как зовут-величают?
— Из Южного я, город такой. Слышали?
— Из южных краёв он, тятя, — пояснила Марьяша. — Совсем они там
дикие.
— Василий, — представился Василий и протянул мужику ладонь, но
тот её не пожал и не назвал своего имени. Ещё и уставился так,
будто перед ним штаны стянули.
— Вот уж верно, дикий, — сказал он наконец. — Староста я здеся,
Тихомиром кличут. И за что ж сослали тя?